Павел потер руками лицо – слова почему-то давались с трудом, словно бы он сам имел какое – либо отношение к тем, теперь уже далеким, событиям.
- Пуск ракет можно было предотвратить. Всегда последнее слово остается за человеком. Своеобразная страховка на всякие непредвиденные случаи. Простым нажатием кнопки – блокировка пуска – и все. Так вот, офицер, дежуривший на командном пункте в тот момент пил кофе. И поперхнулся им. И опоздал на две секунды…
Шорохов вздохнул.
- Две секунды. Два удара сердца. И точка была поставлена. Вернее, жирный крест…
Орловский, казалось, осунулся еще больше от того, что услышал.
- Это чудовищно, Павел. Глоток кофе за миллионы жизней… Неужели… вы считаете, что все так и было?
Павел пожал плечами.
- Надеюсь, что нет. Говорю же, это мне рассказал офицер. В тот момент у меня просто не хватило ума, спросить, откуда все это он взял. Я, как и все, просто не верил в случившиеся. Но потом… Он сказал фразу: «Дальше нам жизни нет», ушел в тоннель и я его больше не видел…
- Но ведь у нас тоже существовала система противоракетной обороны. И еще… Как она называлась? Система дальнего обнаружения. Или что-то в этом роде. В последнее время только и говорили о техническом перевооружении армии. Мол, современный уровень техники обеспечивает надежное распознавание целей.
Орловский непонимающе развел руками.
- Была такая, - Павел кивнул, соглашаясь.- Кольцо обороны Москвы. Это даже не секрет был. Но ни одна система не дает стопроцентной гарантии. Так и вышло - почти восемьдесят пять процентов атакующих целей было уничтожено на подлете, еще в стратосфере. Это опять же слова того офицера. Но и оставшихся хватило устроить ад на земле.
Воцарилось молчание. Орловский неотрывно смотрел на мерцавший огонек карбидки, с трудом переваривая сказанное.
Глава 4
- А военного этого я нашел два года спустя, - глухо продолжил Павел. – Тогда уже Полис существовал как организация; медленно, но верно стали осваивать близлежащие тоннели и соседние станции. Он лежал в технической перемычке между параллельными тоннелями. Вернее, то, что от него осталось. Я узнал его лишь по остаткам формы.
Павел достал из ящика нагрудный знак.
- Вот, - он положил вещицу на стол.
Алексей Владимирович осторожно взял ее. Металлический ромбик, на нем двухглавый орел – краска даже не потускнела.
- Он застрелился, - Павел смотрел в сторону. Воспоминание тех далеких дней не приносило бодрости и навевало смертную тоску. – Знаете, Алексей Владимирович, говорят, что все самоубийцы трусы. Я считаю, что это не так. Нужно иметь много мужества, чтобы признаться самому себе в том, что все уже кончилось и надо лишь поставить точку. Я уважаю этого офицера. Наверное, он чувствовал себя в чем-то виноватым перед остальными людьми. Хотя бы потому, что носил форму. Вот и поставил точку – сразу, без раздумий. Умер, как и подобает военному, от пули. Не стал ждать, когда медленно загнется от радиации, голода или еще чего, уже забыв, кем он был. Как все мы…
Павел замолчал. Тишина казалась гнетущей и физически ощутимой.
- Знаете, Павел, я вот сижу сейчас и ловлю себя на мысли – какой невообразимый кошмар мне снится, - тихо сказал Орловский. – И что еще немного, и я проснусь от звонкой трели будильника. И вздохну с облегчением…
Шорохов покачал головой.
- Не вы один, Алексей Владимирович. Уж поверьте мне – все, кто сейчас прозябает в метро, уже второй десяток лет изо всех сил пытаются проснуться. Каждый раз, ложась спать, где-то в глубине души надеются, что завтра проснутся в своей постели, увидят чистое небо, а придя на работу, будут с увлечением рассказывать сослуживцам о посетившем их ночном кошмаре. А он все не кончается, и каждое утро лишь приносит разочарование в тайных надеждах. Именно поэтому многие плачут по утрам.