Он дал нам больше, чем десятки лет развития соляристики. Теперь мы знаем наверняка, что Контакт возможен - я не говорю уже о том, сколь радикальные изменения должна претерпеть наша парадигма в свете полученных вами данных о способности океана конструировать виртуальные миры. Вы провели великолепный эксперимент, коллега Кельвин!
- Скорее, его провели вы, - заметил я, глядя на его высокую фигуру, возвышающуюся над моим креслом.
Сарториус выпятил челюсть.
- Моя заслуга только в техническом обеспечении, доктор Кельвин. Идея ваша, и мозг-перципиент тоже ваш. Перед нами открывается широчайшее поле деятельности! - он вновь начал вышагивать по залу своей походкой аиста. Думаю, о сокращении финансирования исследований речь больше не пойдет. Более того, нам здесь будут нужны дополнительные кадры - объемы исследований должны возрасти на несколько порядков.
Он расхаживал по лаборатории и все развивал и развивал свои наполеоновские планы, совершенно, кажется, забыв о моем присутствии.
Дождавшись, когда он воспарит на совсем уж седьмые небеса, я поднял руку и сказал:
- Можно мне два слова, доктор Сарториус?
- Конечно, коллега, - оказывается, он все-таки не забыл, что я еще нахожусь здесь, в лаборатории.
- А вот наш коллега доктор Снаут считает, что нам нужно убираться отсюда восвояси. Свернуть исследования и вычеркнуть из памяти и Солярис, и океан. И думаю, вы знаете почему, доктор Сарториус.
Сарториус скрестил руки на груди, поднял подбородок и возмущенно фыркнул:
- Это всего лишь мнение доктора Снаута, не более. Доктор Снаут вообще в последнее время... - Сарториус неопределенно повел рукой. - А работы здесь хватит надолго, очень надолго, и не только для нас с вами.
Я понимал, что собираюсь сейчас сказать то, чего не следует говорить.
Но я не мог простить Сарториусу его поведения во время того, первого, эксперимента с электроэнцефалографом, когда он смотрел на Хари, как на пустое место, и она, съежившаяся, несчастная, сидела на маленькой скамеечке у стены и притворялась, что читает книгу.
- Доктор Сарториус, - медленно сказал я, - а что если в ходе наших дальнейших экспериментов к вам вернется ваш "гость"? Вы хотели бы возвращения вашего "гостя"?
Сарториус заметно побледнел и судорожно втянул воздух приоткрытым ртом. Бледными стали даже его всегда синеватые губы. Он шагнул к моему креслу и мне на мгновение показалось, что он собирается меня ударить. Но он тут же остановился и прошипел, сверля меня ледяным взглядом:
- Это не ваше дело, коллега Кельвин. Но я все-таки скажу вам: если этого требуют интересы исследований, я готов на все. На все! Тот, кто считает иначе, не имеет права называться ученым. Я был о вас гораздо лучшего мнения, доктор Кельвин!
Он повернулся и ушел в угол, к своим аппаратам. Сел там спиной ко мне и принялся листать какие-то бумаги.
- Простите, доктор Сарториус, я не хотел вас обидеть, - ощущая нечто, похожее на раскаяние, сказал я.
Он, разумеется, ничего не ответил.
В лаборатории делать мне больше было нечего... мне вообще было больше нечего делать на Станции - кроме того, чтобы продолжать эксперимент.
Я должен был вернуть Хари - но как? На электроэнцефалограф уповать больше не приходилось, тут я был полностью на стороне Сарториуса: не следовало надеяться на повторение пройденного. Требовалось что-то другое...
Пройдя по коридорам Станции, я остановился возле своей двери. И понял, что мне не хочется идти к себе, не хочется вновь замыкаться в своих воспоминаниях, мыслях, сомнениях и неоправданных надеждах. Что изменится от того, что я опять буду сидеть в своей кабине и бездумно смотреть в окно, на тяжелые волны, колышущиеся далеко внизу, под Станцией?.. Господи, если бы я был на его месте!.. Ну что ему стоит, этому вселенскому йогу, сделать так, чтобы вновь воплотились те дни!
Кресло в красном свете взошедшего солнца, и в кресле...
Я резко повернулся, сделал несколько шагов и постучал в дверь с табличкой "Д-р Снаут". Я просто не мог оставаться в одиночестве.
- Да! - раздался из-за двери приглушенный голос.
Я толкнул дверь и вошел к Снауту.
Из-под опущенных заслонок в окно сочился голубой день, наполняя комнату бледным неестественным светом. Тут было очень много всякой всячины несколько столов с компьютерами, составленные горкой стулья, лежащие под ними разноцветные дискеты, ящики с продуктами, беспорядочно разбросанные у стены раскрытые книги и еще какие-то предметы, грудами сваленные по всем углам. Снаут сидел в кресле у окна, закинув ногу на ногу и подпирая голову ладонью. На механическом шагающем столике перед ним стоял полупустой бокал с прозрачной жидкостью. Снаут был одет в сетчатую майку и светлые полотняные брюки с множеством карманов, и мне вдруг почудилось, что океан воссоздал момент нашей первой встречи, когда я, совершив стовосьмидесятикилометровый бросок с борта "Прометея", открыл дверь радиостанции, на которой был прикреплен прямоугольный кусок пластыря со сделанной карандашом надписью: "Человек". Боже, как давно это было!..
Безусловно, Снаут тоже почувствовал что-то подобное, потому что, увидев меня, он махнул рукой и произнес с нетрезвой усмешкой:
- Это опять ты, Кельвин... Опять ко мне... как тогда...
Я опустился на ближайший свободный стул, отодвинул ногой дискеты и в упор взглянул на него:
- Что ты будешь делать дальше, Снаут? Продолжать пить?
Он неуверенно поднял руку и медленно поводил пальцем перед своим лицом:
- Где это ты видел пьющих хорьков, Кельвин? Хорьки не пьют - они просто забиваются в свои норки и никого не трогают. И живут своими воспоминаниями. Ты понимаешь меня, Кельвин?
Я промолчал. Он оказался пьянее, чем я предполагал, и бесполезно было говорить с человеком, находящимся в таком состоянии.
Снаут потянулся к бокалу, поднес его к подрагивающим губам и сделал такой длинный глоток, что меня невольно передернуло.
- Кельвин!.. - отдышавшись, но все еще мучительно кривясь, с надрывом проговорил он. - Господи, что ты знаешь, Кельвин? Крис... Ты ничего не знаешь. Ничего! - он уставился в одну точку н начал медленно раскачиваться в кресле. - А ведь это ужасно, Крис... После того, как ты мне сказал... У меня ведь тоже появилась надежда... - Снаут отставил бокал и закрыл лицо руками. - Это ужасно, Крис... Любить - и ненавидеть... Желать возвращения - и с ужасом ожидать его... Крис, ты просто не представляешь... Это позор моей жизни... но это и все, что было в моей жизни... Я сам придумал... ее... Ты молод и ни в чем не виноват... перед своей... по крайней мере, виноват не так, как я...
Ты самый невинный из всех нас, Крис... Ты не ведал, что творил... А я ведал! Но если бы я знал... Если бы я знал! Да, для меня это было мучением, но я бы хотел вернуть ее... этот лоскут грязного белья...
вернуть! Потому что это мой лоскут, Крис! Мой... Зачем ты дал мне надежду?
Его прорвало. Я знал, что, придя в себя, он будет раскаиваться в своем нетрезвом откровении. И Боже мой, я так и не имел никакого понятия, что же за "гость", вернее, "гостья", была у него... И с чего я взял, что его история менее трагична, чем моя?
- Кельвин! - прохрипел Снаут, вновь судорожно хватаясь за бокал. - Я не хочу жить! Понимаешь? Не хочу! - он глотнул, поперхнулся и закашлялся.
- Да, возможно, я самый невинный из вас, - сказал я. - Поэтому готов продолжать роль подопытного кролика. Это в моих интересах.
Снаут долго молчал. Потом поднял на меня глаза и проговорил слегка заплетающимся языком:
- Ты психолог, Кельвин... Как ты думаешь, может быть мы просто сошли здесь с ума? Не было никаких "гостей", а были видения, у каждого свои - и только. Это был бред, Кельвин...
- Это было, - я вздохнул. - И именно вы с Сарториусом отняли ее у меня. Не спросив моего согласия.
Бокал выпал из пальцев Снаута и покатился по полу. Кибернетик откинулся в кресле и воззрился на меня:
- Так ты пришел меня судить, Кельвин? Помнится, я тебе говорил, что эта ситуация вне нашей морали. Нашей! - он подчеркнул это слово. - Контакт и наша мораль не обяэательно должны стыковаться. Как видишь, они и не состыковались. Если ты хотел сделать мне больно, то добился этого. Разговор можно считать оконченным.