Это мгновенно понял Иероним Кулага и в непродолжительной беседе дал Максу понять, что овчинка выделки не стоит, а если говорить напрямик, то случай вообще безнадежный.
— Никто не рождается сельским хозяином, сударь, — говорил он, развалясь в кресле и похлопывая себя хлыстом по голенищам, — им становятся или не становятся. Я считаю, для мужчины пока не изобрели более подходящего занятия, но вы можете сказать то же самое о профессии поэта, и каждый из нас останется при своем мнении. Причин стыдиться, мне кажется, нету. Стыда не оберешься, если из-за вашего безразличия все пойдет прахом. Есть два выхода. Либо вы даете мне carte blanche, ни во что не вмешиваетесь и появляетесь в Хортыне лишь в качестве гостя, поскольку ваше постоянное присутствие в любом качестве создает для меня одни затруднения, либо избавляетесь от земли и оставляете за собой статус помещика с небольшим земельным наделом, как сделали многие знакомые мне землевладельцы. У вас перед ними несомненное преимущество: вы можете выбирать. Они, как правило, этого преимущества не имели. Я с удовольствием останусь у вас, но принципами не поступлюсь.
Макс выбрал средний путь, управляющему это весьма не понравилось, тогда они решили, что Макс уедет после жатвы. Месяц спустя семь фольварков, кроме Ренга, было выставлено на продажу, сделано это было таким образом, что не умножило славу юного наследника. Макс выказал удивительную поспешность, бестолковость и неумение, даже соседи-помещики, известные своей безалаберностью, хватались за голову. Лесопилки были сданы в аренду столь же бессмысленным образом, и только вмешательство управляющего, значительно превысившего свои полномочия, спасло Рогойского от позора.
Но пока стоял июнь; и все сулило жаркое лето. Макс просыпался поздно, обед подавали ему в шесть, а ложился он перед рассветом. На хозяйство махнул рукой, зато принялся с жаром приводить в порядок библиотеку и спасать из книг Деймонтовичей — а было этих книг несколько тысяч — то, что можно было еще спасти. Писал свой трактат. Посещал иногда окрестных помещиков.
Отношения с соседями были корректными, но не более того.
О каком бы то ни было остракизме не могло быть и речи. Былые времена миновали. Ушли из жизни те, кто помнил прегрешения его предков, а тех, кто был моложе, это попросту не интересовало. Рогойский был богачом даже среди богатой шляхты, человек образованный, с университетским дипломом в кармане, он был фигурой, от которой, во всяком случае поначалу, не пробовали, да и не хотели сторониться, тем более что в округе было полно барышень на выданье, а Макс — как бы о нем ни толковали — слыл великолепной партией. Были у него, правда, черты, считавшиеся постыдным чудачеством. К примеру, он не охотился. И даже позволил себе в присутствии нескольких шляхтичей, для которых охота являлась изысканнейшей мистерией — а в округе хоть и случалось, что нечего было сеять и нечего жать, но не случалось, чтоб не было по чему стрелять, включая крупную и благородную дичь, — так вот, он позволил себе в их присутствии без уважения высказаться об охоте.
Глядя на собеседников своими серыми глазами, в которых с каждым годом прибывало гордой самоуверенности, он заявил, что всякую охоту считает позором, что охотиться — это значит потакать примитивным инстинктам и демонстрировать свою трусливую спесь перед существами близкими человеку и беззащитными.