Он вытянул вперед шею и спросил:
— Так вы не знаете, ваше превосходительство?
— Это я задал вопрос. — Генерал подпер рукой голову.
— Вы обязаны этим, как я полагаю, беспричинному беспокойству штабных крыс.
Генерал улыбнулся вновь, но улыбка была ни дружеская, ни веселая, а глаза глядели все с тем же выражением.
— Документы!
Рогойский вытащил конверт и протянул генералу, тот, не читая, перекинул его развалившемуся на стуле исполину с массивным черным и жестоким лицом. От него исходил тошнотворный запах пота. Под расстегнутой рубахой виднелась белая, мохнатая грудь. По-видимому, украинец. Вновь воцарилась тишина, нарушаемая гудением мух, которые летали по комнате, огибая висящую над высоким и нарядным самоваром липучку. Худощавый блондин прихлебнул чаю, а украинец, бегло просмотрев поданные ему бумаги, перебросил их на подоконник, не удосужившись даже вложить обратно в конверт. Он подался к Рогойскому, открыл было рот, желая, вероятно, что-то сказать или спросить, но его внимание отвлек огурчик, он жадно его схватил, обмакнул в мед и отправил себе в пасть. Генерал, точно вспомнив о чем-то, поднялся внезапно из-за стола и вышел из комнаты. Рогойский на секунду задумался, как быть, и вышел следом. На крыльце генерал обернулся, испытующе глянул на Рогойского, тот столь же испытующе посмотрел на генерала. Какое-то время они стояли молча, похожие друг на друга — приземистые, широкоплечие, с кривыми ногами кавалеристов, загорелые, с холодными и самоуверенными глазами. Генерал дождался, когда солдат подведет коротконогого мерина, и тихо бросил:
— В десять в этом самом доме. Прошу вас.
И, не всунув ногу в стремя, взвился с нижней ступеньки прямо в седло. Мерин осел и тронул с места резвым галопом. Метров через двадцать к генералу присоединилась охрана из десяти всадников на таких же низкорослых крепких лошадках.
Привалившийся к стене дома мужчина в этот миг что есть мочи заорал:
— Чингисхан, Мунке, Темуджин! — и расхохотался, обнажив великолепные зубы.
Рогойский глянул на него и тоже расхохотался.
— А не хотите ли, майор, умыться, побриться и выпить чаю? — спросил мужчина, по-прежнему не отрываясь от стены.
— С удовольствием, — откликнулся Рогойский.
После этого мужчина отклеился от стены и ленивым шагом, переваливаясь с боку на бок своим длинным телом, подошел к Рогойскому, протянул загорелую руку и сказал:
— Моя фамилия Сейкен, капитан артиллерии, в данный момент партизан. Прошу за мной.
Стояла теплая, но темная и дождливая сентябрьская ночь. Четверо всадников с запасной лошадью подъехали шагом к краю оврага. Внизу, между деревьями, показалась деревня, дальней своей стороной она притулилась к широкому, разъезженному бесчисленными тонкими колеями тракту. Там расположилось войско. Несмотря на темноту, виднелись накрытые брезентом подводы и группки солдат у костров. Тесно поставленные хаты смыкались еще теснее за крутизной оврага. Из-за отсутствия керосина все были погружены в темноту, кроме четырех или пяти, где, судя по неровному, мерцающему пламени, жгли либо сало, либо подсолнечное масло. Было около часа. Двое всадников остались при лошадях, лишь сошли пониже, за кромку оврага, на заросшую буйной травой площадку, а двое других, проворно и сноровисто хватаясь за кусты, торопливо спускались по глинистому склону. Шелест дождя заглушал звуки. Эти двое быстро очутились внизу. На мгновение затаились за развесистым каштаном, его крона касалась противоположного, гораздо более низкого склона, по которому шла вверх крутая, извилистая тропка, она-то, надо полагать, и вела в деревню. Один из мужчин двинулся вперед, теперь уже с большей предосторожностью, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Вернулся он минут через десять, посовещался шепотом с напарником, и оба медленно двинулись по тропке, то и дело озираясь. В деревне царила тишина, дома казались обезлюдевшими. Кое-где ворота стояли настежь, словно жители покидали свое хозяйство в спешке. Только ржание лошадей и запах костров, долетающий вместе с низко стелющимся дымом, свидетельствовали о том, что здесь на постое войско.
Прибывшие обошли задами первую хату; прыгая через лужи, перебрались на другую сторону дороги. Один поскользнулся и выматерился вполголоса, другой засмеялся в поднятый воротник расстегнутого френча.