Они побежали, таясь, вдоль дырявого плетня, юркнули в полуоткрытую калитку, но здесь их спугнула визгливым лаем собачонка, они отскочили, пробежали несколько метров и перемахнули плетень за побеленным известью кирпичным коровником, который задней стеной выходил на дорогу. Присели на корточки и переждали минуты две-три, не опасаясь уже собачонки, лаявшей, скорее, для проформы и равнодушной, надо полагать, к ночным посетителям. Перебрались на соседний двор, пересекли его наискосок и проникли в амбар. Там, нащупав лестницу, забрались наверх, пролезли сквозь сено к окошечку и высунули в него головы. Теперь можно было осмотреть несколько ближних дворов. Два из них, похоже, были покинуты, в одном месте валялась павшая лошадь. Их особо заинтересовала ближайшая хата, расположенная на одной линии с пристройками. Она была самая богатая. Перед воротами по дороге прохаживался солдат с винтовкой под мышкой, в свисающей до пят расстегнутой шинели и забрызганных грязью лаптях.
Из хаты сочился свет. Один из прибывших показал на трех лошадей под седлами, привязанным за уздечки к поручням крыльца, другой кивнул, давая понять, что видит и принимает к сведению. Тот, что был пониже, отполз от окна амбара и расположился на сене, упершись ногами в стропило. На нем была почти такая же, как на часовом, шинель, перехваченная в поясе веревкой, а за пазухой, нелепо раздувая левый бок, топорщился некий массивный предмет. Другой, выше и худее, одетый в такую же шинель, наблюдал неотрывно из окна, крутя временами от неудовольствия головой. Через четверть часа они сменились. Дождь прекратился, зато из степи пополз на деревню туман. Это был ночной туман, редкий, без густых клубов, но он размазал очертания предметов и ограничил видимость. Огонь в хате по-прежнему мерцал, однако часового и лошадей окутала плотная мгла, и если б наблюдатели об этом не знали, то вряд ли разглядели бы лошадей у забора, а часового спутали бы со спиленным до половины деревом. Стало холодать, с полей донесся запах поднятой зяби. Прошел час, а огонек все мерцал, и все так же ходил взад и вперед у крыльца часовой, лошади сбились в кучу. Наконец дверь скрипнула, из хаты вышли четверо мужчин, с минуту постояли на крыльце, о чем-то разговаривая, потом трое вскочили в седла и заспешили рысью в направлении войска, а четвертый, помедлив, вернулся в хату. Несколько минут спустя свет погас. Было половина третьего. Туман, как внезапно появился, так же внезапно и исчез, опять заморосил дождь. Двое мужчин подождали еще полчаса, потом спустились вниз, обошли амбар, перелезли через плетень, отделяющий его от крохотной болотистой лужайки, на которой виднелись еще клочья тумана, а может, уже утренней осенней мглы, и затаились в развесистых лопухах. Часовой разгуливал всего в каких-нибудь пятнадцати метрах от них. Где-то невдалеке взвизгнули свиньи. Мужчины поднялись, пробежали еще несколько шагов, на мгновение присели, тот, что повыше, вытащил из кармана складной нож с заточенным с обеих сторон лезвием, пригибаясь на ходу, подскочил сзади к часовому и нанес ему короткий, но сильный удар в шею, чуть ниже челюсти. Часовой пискнул, как поддетый ногой щенок, вздохнул, изрытая смешанную со слюной кровь, и осел на колени. Нападавший отер лезвие о его шинель и кивнул товарищу. Они торопливо припали к стене хаты. Прислушались, потом осторожно подкрались к солдату, лежащему ничком, с подвернутыми ногами, и уволокли тело в лопухи. Вернулись к хате, прошли мимо крыльца, и тот, который снял часового, затаился на углу, достав из-за пазухи наган, второй, что был пониже, обошел дом. Приблизился к низко посаженному окошку, толкнул раму. Она была закрыта. Оглянулся. Дом этой стороной выходил к тракту, удаленному, однако, метров на двести. Между ним и трактом было еще несколько усадеб, огороженных плетнями, где расположились солдаты. Метров за сорок мелькали костры. Мужчина толкнул еще, но рама не поддавалась. Тогда он уперся ногой в узкий подоконник, нащупал щель между досками, приподнялся и дотянулся левой рукой до козырька, обстоятельно проверил его на прочность, потом ухватился за него другой рукой, оттолкнулся что есть силы от подоконника и ввалился в хату вместе с остатками окна. Звон разбитого стекла и грохот падающего столика были мгновенно впитаны влажной дождливой ночью, а рослый мужчина, спящий с открытым ртом, из которого слюна по небритой щеке стекала на красный наперник подушки, даже глаз не успел открыть. Открыл он их лишь тогда, когда нападавший сидел на нем уже верхом и больно выкручивал руку. Но спящий мужик оказался не из слабых, он был исполином, так что момент внезапности не сыграл решающей роли и оба, сопя и подвывая от усилий, скатились на пол. Какое-то время спустя нападавший, который был моложе и проворней, да к тому же еще отличался какой-то хищной повадкой, бился с особым ожесточением, но спокойно, как дерутся дикие звери и бандиты, улавливая в борьбе каждую ошибку противника, вцепился гиганту всей пятерней в лицо так, что тот вскрикнул от боли (до сих пор борьба велась почти бесшумно), и подмял его под себя. Не отпуская лица, которое он терзал и корежил сильной смуглой рукой с длинными пальцами, он уперся коленями в живот и поджал диафрагму, но не дал воздуху выйти из легких наружу, а заткнул ладонью рот, другой же рукой нажал дважды на гортань — не очень сильно, если не сказать — осторожно. Жертва вытянулась, стукнула ладонью несколько раз об пол и замерла. В следующий миг лежащий получил еще сильный удар в висок.