Только что из-за досок выглядывали маленькие серенькие глазки и большие нахальные губы, он видел их расплывчато, смутно, словно сквозь затемненные и грязные очки. Он пытается поднять веки, но они склеены и падают вниз. Он пытается еще и еще, но его усилия, не вызывающие, впрочем, боли, настолько неприятны, что приходится напрячь всю волю, сконцентрировать всю энергию для новой попытки. Он шевельнул рукой, потом ногой — руки и ноги, как колоды, бесчувственные, одеревеневшие. Сделал глубокий вдох, но облегчения не последовало. Привкус во рту был по-прежнему омерзительный, а ниже, в гортани, позыв к рвоте, все усиливающийся. Он повернул голову направо. Толстые губы с дырками наверху — у самого лица. Над губами — светлая кожа, какая встречается у некоторых блондинок, и махонькие круглые глазки, напоминающие угольки в голове снеговика, наблюдают за ним с холодным интересом. «Что за милая мордашка», — думает он и в тот же миг слышит похрюкиванье, не оставляющее ни малейшего сомнения насчет общества, в котором он пребывает. «Итак, я в хлеву», — прошептал он. Когда поднял голову, тупая боль усилилась до невозможности. Преодолев ее, он наконец сел. Через какое-то время встал и вышел из-за загородки. Выяснил, что хлев сообщается с амбаром, кирпичным просторным строением, в настоящее время пустым. Он прошелся вдоль загородок, тоже пустых, кроме крайней, занятой очаровательной хрюшкой. Шел и прихрамывал на левую ногу. Попытался было потянуться, но боль в плече и в руке заставила его отказаться от этого. Заныло в животе, вновь повторились позывы к рвоте, и увеличилась слабость. Он потер рукой подбородок: жесткая трехдневная щетина. «Надо полагать, видок у меня не очень», — подумал он и приблизился к низкой массивной двери со ржавыми петлями. Толкнул, но дверь не поддалась. Значит, заперта снаружи; ситуация стала яснее. Что ни говори, он не забрел на ночлег в случайное место по необходимости, следовательно, его водворили в специально выбранное для этой цели помещение. Огорчал факт, что придется предпринимать какие-то меры для выяснения своего статуса. И потому, бросив взгляд на распахнутые оконца, некоторые с разбитыми стеклами, он порадовался тому, что они достаточно высоко и, следовательно, это автоматически избавляет его от попыток вылезти наружу. Он вернулся к двери и пнул ее без всякой надежды. Как он и полагал, никто не отозвался. Для очистки совести он пнул еще разок-другой и, уже направляясь к своему стойлу с гостеприимно разостланной соломой, услышал слова, которые его не утешили, поскольку свидетельствовали о том, что его фарисейские потуги дали некий результат.