— Друша, — произнес чей-то сонный голос, — колотится. Позови Игнатьева.
Через несколько минут засов отодвинули, в хлев вошли молодой мужчина в чине капитана и пожилой мужик в сердаке, надетом на голое тело. Капитан внимательно посмотрел на узника и махнул рукой. Мужик вышел, заперев за собой дверь.
— Чтоб вас черти взяли, — сказал капитан. — Мы, конечно, слыхали про вас всякое, но то, что вы устроили нам нынче ночью, превзошло все ожидания.
Офицер прошелся по хлеву, глядя себе под ноги и стараясь не вляпаться в навоз, валявшийся там и сям сухими кучками на цементном полу.
— Я бы не простил себе, майор Рогойский, если б не сказал, что восхищаюсь вами. Ваши энергия, динамизм, ваша бесшабашность превзошли все ожидания. В этом было даже некоторое очарование. Лиза на вас в обиде, в смертельной обиде. Что, впрочем, знает эта гусыня о подлинных мужских страстях? Ровным счетом ничего. Хороша собой, молода, привлекательна, но глупа, лишена воображения и нетерпима, как, отметим, все женщины на свете. Но ваш вчерашний бенефис… не знаю, стоит ли это назвать, вернее, имеет ли смысл выразить…
Рогойский, который меж тем стоял, тяжело опираясь на перегородку, с капельками пота на лбу, бледный, измученный, прервал капитана, поднеся руку к всклокоченным волосам с торчащими в них стебельками соломы:
— Отвяжитесь… — Он прошелся растопыренными пальцами по шевелюре и сел на солому.
После паузы, скрашенной похрюкиваньем свиньи, скучающей, надо полагать, по недавнему компаньону, более того, очарованной прежним интимным общением, которое грубо нарушило появление офицера, — так вот, после паузы, более длительной, чем то молчание в разговоре, которое возникает порой оттого, что мнение одного собеседника является сенсацией для другого, Рогойский махнул рукой и выдавил из себя, казалось, совсем не то, что намеревался:
— Вы извините, что принимаю вас не так, как следует. Впрочем, сами видите…
Офицер собрался было что-то ответить, подался даже вперед, чуть раздвинув ноги над навозом, но Рогойский жестом дал понять, что еще не кончил, и, поглядев с отвращением на свои ноги, спросил:
— Не можете ли вы мне сообщить, где мой второй сапог?
— Не понял, — ответил капитан, еще более подаваясь вперед.
— Вы что, близорукий? — осведомился Рогойский.
— Да нет, зрение нормальное. Я служил строевым офицером.
— Тогда, я думаю, вы видите, что на ногах у меня всего один сапог. Да и тот как будто не мой.
— Опасаюсь, что вряд ли смогу удовлетворить вашу любознательность, господин майор.
Рогойский закивал, давая понять, что принял объяснение офицера к сведению. И принялся извлекать соломинки из своей шевелюры, потом, глубоко вздохнув, окинул взглядом хлев.
Офицер, как если б ему хотелось компенсировать разочарование, вызванное его неосведомленностью относительно сапога, весело воскликнул:
— Зато я могу сообщить, сколько зубов потерял в ту ночь майор Печененко!
— Выходит, если я правильно понял, его посетил дантист, не так ли? — пробормотал Рогойский, опуская голову на грудь.
Капитан расхохотался:
— Всю работу взяли на себя вы. Лишили господина Печененко четырех зубов, к тому же передних. Выбили самоваром. — Он помедлил минуту, а потом, не обнаружив реакции на эту, как ему казалось, волнительную новость, сказал с ноткой хвастовства, словно сам был героем тех событий, о которых сообщал: — Все началось, собственно, с какого-то пари, даже не с Печененко, а, помнится, с Савицким, с этим вислозадым из разведки. Тут оказалась замешана Лиза, так мне это представляется, а предметом спора была какая-то безделица, сущий пустяк. Сначала это никого не заинтересовало, только малость поругались и покричали. Потом Лиза вдруг расплакалась, что тоже никого не взволновало, а вы затянули какую-то песенку, не слишком пристойную, ибо были уже изрядно на взводе. Печененко сделал вам замечание, вы продолжали петь, Лиза — плакать, и тут Савицкого разобрало. Тогда вы треснули его по башке, и Савицкий скатился под стол. Печененко вновь сделал вам замечание, сославшись при этом на свои функции при генерале. Вы это проигнорировали, песня зазвучала еще неприличнее и громче, после чего вы вышли во двор и начали крушить заборы. Савицкий выбрался из-под стола, выбежал следом и принялся вас ругать на чем свет стоит. Вы шарахнули его еще разок. Минуту спустя, уже завывая, не плача, нет, завывая, во двор выскочила Лиза. Савицкий, который меж тем пришел в себя, приблизился к Лизе и стал жаловаться. Трое-четверо ребят выбежали из хаты, среди них Печененко. Лиза крыла отборным матом. Савицкий вообразил, что это она его, и бросился на чердак, вы — за ним. Савицкий закрылся. Тогда вы приставили лестницу и поперечиной от забора принялись колошматить по кровле. Кликнули Бабкина, он попытался что-то вам объяснить. Стоял задрав голову, и на него сыпалась сверху солома. Ребята смеялись, но кое-кто уже смекнул, что ничего забавного больше нету, к ним относился Печененко. Лиза потеряла сознание и упала навзничь. Бабкин пригрозил судом чести. Печененко поддакнул, упомянув попутно о неких специальных средствах, используемых в особых обстоятельствах. Сказано было как-то туманно, тем не менее это вас разъярило. Да, да, это точное определение, именно разъярило, не рассердило, потому что в вашем геройстве было пока нечто мальчишеское, вы меня простите, больше молодечества, чем злости. Но после слов Печененко вас охватила злоба. Вы спрыгнули с крыши и с выражением холодной ярости на лице пошли на Печененко, тот спрятался за Бабкина. В этот момент во двор въехал на бричке Покиванов. Он прибыл от генерала, отмахав за день пятьдесят верст, весь в пыли и голодный как черт. Подошел к вам и предложил выпить чаю. Отмахай за день бричкой пятьдесят верст, и не будешь знать, что кому когда предложить. Вы, майор, вбежали в хату и выскочили оттуда с самоваром. Печененко бросился наутек, вы — следом. Где-то что-то подобное я видел… Ага, в кинематографе, в Москве. Мчится человек с ведром кипятка, а от него удирает черная рослая баба в мантилье. Что потом?.. Кажется, он обдал ее кипятком. Да, облил и изнасиловал, впрочем, суть не в том. Печененко за бричку, вы — за ним. Печененко обежал бричку, а вы присели, тут Печененко решил выяснить, что вы делаете, и высунулся, а вы хрясть его самоваром по морде, даже ручка отлетела. Спичин с кем-то вдвоем уносили Лизу, Савицкий вылезал через дыру на крыше, а вы перевернули бричку, сломав дышло. Покиванов в досаде — чаю не будет, самовар развалился, кипятка нету — устроил некий инцидент, а может, и демонстрацию, на которую вы вначале не обратили внимания, сосредоточившись на бричке, но новое замечание о специальных средствах, оброненное кем-то невзначай и не связанное непосредственно с вами, вызвало новый взрыв ваших бушующих чувств. Отметим хотя бы, что вся торцовая стена хаты, занимаемой…