Через некоторое время основное поместье — собственность Деймонтовичей, — пожалованное им польским королем Владиславом IV за заслуги перед престолом, сменило своих хозяев. Францишек и Яшка перебрались в запущенный панский двор семнадцатого века с остатками оборонного рва и частокола, а братья Деймонтовичи, молодые, еще неженатые мужчины, отправились, как можно предположить — вопреки своей воле, по этапу на восток за многие тысячи километров, отец же их, Северин, прихватив с собой лишь кое-что из мебели, документы и семь собак, уехал в Седльцы, где получил, кажется, какую-то должность.
Имение было неухоженное, обремененное долгами, но Рогойские не унывали. Отец, ставший его владельцем, взялся за дела хоть и круто, но с осмотрительностью. Все показное его не интересовало, поэтому он не держал ни борзых на зайца, ни фокстерьеров на кабана, ни легавых на птицу, не было ни пристяжных, ни цуговых, ни верховых лошадей. Не было камердинера, не числилось также егерей, форейторов, горничных. Он не нанимал управляющего, а половину приказчиков рассчитал и разогнал табуны дворовых девок и буфетной челяди. Однажды они вышли вместе с Яшкой в поля, и отец, взяв горсть земли с распаханного пара и держа ее в вытянутой руке, сказал:
— Землица, правда, так себе, а все же земля. А там, — и он указал за спину, — луга, не ахти какие, почвы кислые, а все же луга. А вон там, — и он указал на север и на восток, за горизонт, — там лес, на болотах, конечно, худосочный, корявый, а все же растет, а тут, возле усадьбы, пруды, заросшие тростником да камышом, заиленные, что ни говори, но пруды. И все это, — Францишек сделал широкий жест, — должно родить и давать доход, потому как, Яшка, оно существует и потому как наше.
Местные помещики восприняли весть о переходе самого большого в округе поместья в руки нуворишей, неграмотных бродяг, явных мужиков-хамов с величайшим омерзением. Отвращение было столь велико и до такой степени лишило их стимула к какому-либо противодействию, что, приезжая друг к другу на чай на семейные торжества или званый обед и услышав хотя бы намек на это достойное всяческого сожаления событие, они взмахивали руками и с возмущением кричали: