Молодой Рогойский вернулся в Ренг. Два месяца он таскался с охотничьим ружьем по округе, иногда кое-что читал, беседовал с женой, играл с детьми. Много спал, много ел, дела поместья его нисколько не интересовали, и он невероятно скучал. Потом уехал в Варшаву, проторчал там месяц, вернулся тощий, печальный и раздражительный. Снова разгуливал по огромным комнатам своей красивой усадьбы, снова беседовал с женой и играл с детьми. Поднимался в одиннадцать, в полдень съедал первый завтрак, потом до самого вечера не знал, куда себя деть.
И потому попытку сломать лед и нарушить всеобщий остракизм, в котором пребывало третье уже поколение его семьи, предпринятую соседями, правда, весьма осторожную, он воспринял с удовлетворением. Дело было не в желании наладить связи с обществом, это его не волновало, все заключалось в надежде хоть как-то нарушить однообразную череду дней, тянувшуюся с момента его отставки. Он обрадовался возможности перемены. Восприняла это с нескрываемой радостью и Катажина, которая вообще тяжело переносила одиночество, а уж здесь, в затерянном среди лесов поместье, страдала особенно сильно, хоть и пыталась восполнить недостаток общения исполнением материнских обязанностей и домашними хлопотами, что с каждым днем давалось ей все труднее и труднее.
Первые признаки преодоления взаимной неприязни, предубеждений, сложившихся между окрестной шляхтой и Рогойскими в течение десятков лет, были обнадеживающими.
Как-то поздней осенью в Пинске, на одной из трех улиц города, Анджею поклонился пан Дембогурский, дальний и не слишком состоятельный сосед, причисляемый, однако, благодаря родне своей жены к сливкам здешнего общества. Анджей кивнул ему небрежно в ответ: в том случае, если поклон Дембогурского был результатом ошибки или рассеянности, реакция Анджея в глазах возможных наблюдателей не давала оснований для нежелательных выводов.
Однажды вечером за ужином у Францишека в Хортыне Катажина сообщила свекру и мужу, что в последнее воскресенье к ней подошел после мессы пан Дрешер, представился и сказал, что дети у них в одном и том же возрасте и он полагает, им стоит познакомиться друг с другом.
— Пусть здесь, — заявил он, по словам Катажины, — в этой унылой и печальной округе, хоть дети живут в дружбе.
Францишек этим весьма заинтересовался и стал расспрашивать Катажину: как был одет Дрешер? Подал ли он ей руку? Не пахло ли от него водкой? Долго ли продолжался разговор? Не было ли в его тоне покровительственных или презрительных ноток? Кто из окружающих был тому свидетель?
Обстоятельные и дельные ответы Катажины удовлетворили старика, он пришел в хорошее настроение, в связи с чем припомнил несколько забавных историй, что случалось довольно редко, — рассказал о том, как они с Яшкой в Лукове надули купца на пятьсот рублей, а когда тот явился к ним с претензиями, то заключили еще одну сделку, якобы чтобы восполнить потери, и опять нажгли его на целую тысячу. Катажина, слушая старика, сначала смеялась, а потом приумолкла и с изумлением поглядывала на мужа, а тот принялся с необыкновенным старанием чистить свою миниатюрную трубку, чего прежде никогда за столом не делал. Провожая Анджея с женой к экипажу и прощаясь, Францишек сказал:
— Рано или поздно так должно было случиться. Что там ни говори, а самые богатые и самые сильные тут мы, так что можно особенно не волноваться. Ну а то, что пошло не от нас, — так слава Богу!
То, что случилось двумя неделями позже, превзошло даже самые смелые ожидания как молодых Рогойских, так и самого Францишека. В начале декабря в теплое, солнечное воскресенье усадьбу в Ренге посетила старостиха Обжиемская, глухая и впавшая уже в детство старушка, наделенная, однако, безошибочным великосветским нюхом; именно это из всех ее чувств служило ей еще верой и правдой. Сохранившая все оттенки внешнего лоска, хорошего тона и салонной выучки, она все еще могла функционировать в обществе, невзирая на полный маразм. Катажина была этим визитом осчастливлена. Анджей, спокойный и сдержанный, но чрезвычайно любезный, кричал в жестяную трубку, которую старостиха подносила к уху, о своих впечатлениях от поездки по Альпам, ознакомив старую даму с географическими, общественными и политическими особенностями северо-восточных кантонов швейцарской федерации. Старостиха вынесла от визита наилучшие впечатления и рассказывала потом на собрании охотничьего клуба «Остоя», где числилась почетным председателем, что дом в Ренге просторный, отделан со вкусом, она хорошенькая, он умен, дети очаровательны, клубничный крем в бисквите точь-в-точь такой же, как у Порвиттов. Неизвестно, было ли это следствием неожиданного визита, который можно было бы посчитать пробным шаром, пущенным без какого бы то ни было риска, поскольку вряд ли можно было рассчитывать на афронт по отношению к девяностолетней почти старухе, к тому же глухой, слепой и уже не понимающей, отчего это башмаки надевают, например, на ноги, а шляпу, скажем, на голову, — итак, неизвестно, в какой мере визит Обжиемской имел связь с приглашением Анджея на рождественскую охоту, но факт остается фактом, что такое приглашение последовало. Охота состоялась на не покрытых еще снегом полях пана Самрота, и Анджей застрелил сорок зайцев, поразив всех остротой зрения и верностью руки.