Жар двойных солнц угнетающе обжигает меня, когда я выхожу из столовой.
Воздух внутри купола неподвижен и слегка затхлый. Это не так уж и ужасно, но система, которая должна контролировать «погоду» в куполе, работает лишь на десять процентов мощности. Достаточно, чтобы мы не задохнулись, израсходовав весь кислород, но недостаточно, чтобы было приятно. Ещё одна вещь, о которой большинство выживших не знают. Я совершенно уверена, что даже Совет не знает, насколько мы близки к вымиранию. Розалинда не даёт им информации, которую им не нужно знать. Это означает, всё то, с чем никто ничего не сможет поделать.
— Держи их сосредоточенными на проблемах, которые они могут решить, — сказала она.
Розалинда невероятна. Я каждый день благодарю за то, что она поверила в меня. Я уверена, что она даже мне не всё рассказывает. Это была бы не Розалинда, но я определенно в теме. Мне повезло с работой, и я люблю её. Зная Розалинду так, как я, её знаю, я поняла, что она что-то увидела во мне. Я не знаю, что именно, и мне никогда не хватало смелости спросить, хотя моё любопытство очень велико.
Моя работа не яркая. Я не вхожу в Совет и никогда не была на собрании. В глазах всех выживших я очередной мусорщик. Исследуем город и идём вещи, которые помогут нам выжить. Это хорошее прикрытие. Открывает двери и объясняет моё присутствие в странных местах.
Открыв небольшую боковую сумку на поясе, я роюсь в её содержимом и нахожу кусок металлической трубы, который у меня есть для следующей цели. Его длина около четырех дюймов, и на нём есть ручка, которая контролирует всё, что находится внутри. Крепко сжав его в одной руке, я направляюсь к месту назначения.
Внутри «главного» здания, как его все называют, Калиста и Джоли устроили свою лабораторию.
Главное здание. Хм. Я не уверена, почему его так назвали. Здесь собирается Совет, возможно, раньше это было что-то вроде мэрии. Он находится за большим фонтаном и статуей со стеклянными стенами у входа. Они не могут быть стеклянными, иначе они бы разбились. Это какой-то прозрачный материал, обладающий прочностью стали. Материал также отфильтровывает много ультрафиолета от солнца. Внутри гораздо прохладнее, чем снаружи.
Все поженившиеся девушки также переехали в это здание, что является предметом разногласий среди последователей Гершома, хотя публично он никогда ничего об этом не говорил.
— Почему предателям уделяется особое внимание? — вопрошают они голословно.
Особое внимание уделяют мой заднице. У них есть дети, я бы не хотела, чтобы они оставались в общежитии. Кроме того, это ничем не отличается от того места, что на корабле. Одинокие женщины жили в общежитиях по три-шесть человек, как и парни. Как только мы выбирали мужа, нас переводили в частные покои. Эта логика выходит за рамки лагеря Гершома. Это не имеет ничего общего с привилегиями или чем-то ещё, это просто то, из-за чего им можно жаловаться.
— Илладон! — Калиста кричит.
Её голос разносится по коридору, но прямо в его начале ползёт Илладон. Он ползает безумно быстро и развлекается с улыбкой, идущей от уха до уха. Его маленькие крылышки тяжело хлопают, а хвост шевелится, пока он, хихикая, передвигается по коридору.
Встав на колени, я блокирую его. Он перекатывается в сторону, затем принимает сидячее положение.
Он смотрит на меня своими красивыми зеленоватыми глазами с золотыми крапинками и драконьими зрачками, такими же, как у Лейдона. Его пухлые руки и щеки покрыты яркой чешуей, окрашенной в яркие оттенки желтого, синего и зеленого цветов. У него много детской припухлости, что делает его ещё милее. Он что-то бормочет, затем хихикает и тянется ко мне. Расправив крылья, он яростно машет ими, а затем складывает их, когда они не могут дать ему желаемой подъемной силы.
Взяв его на руки, я касаюсь его носа указательным пальцем, и он смеётся.
— Привет, — улыбаюсь я.
Он больше хихикает, затем издаёт шипящие звуки и изо всех сил пытается произнести слова. Напряженность в его глазах даёт понять, что ему есть что сказать, хотя я не знаю, что он пытается мне сказать.
— Илладон! — кричит Калиста, её голос приближается.
— Он у меня, — зову я.
Илладон шевелится в моих руках, пытаясь вырваться на свободу. Поправляя хватку, становится трудно удержаться от того, чтобы не уронить его. Он, должно быть, весит килограммов десять-пятнадцать, хотя, глядя на него, я бы об этом не догадалась. Удержать малыша-змая сложнее, чем человеческого. Я стараюсь избегать его крыльев и не хочу раздавить его маленький хвостик. Когда он так борется, удерживать его становится акробатическим трюком.