Став «кладбищем» оригинальности Шевича, университет быстро надоел ему. Не этого он ждал от взрослой жизни, полной чувственных порывов и страстей. Вечеринки студентов его не впечатлили: толпа подростков, желающих самоутвердиться самым что ни на есть простым образом ― пьянкой и бахвальством ― ничего не устраивало бедного художника.
Поняв, что лекции и занятия не принесут абсолютно никакой пользы брату, он начинает усердно бездельничать. Вернувшись после очередного учебного дня, он скинул с себя сумку, полную пособий, учебников и тетрадей и громко объявил: «С меня хватит! Больше никаких попыток угодить этим усатым академикам! Я не собираюсь тратить свои лучшие годы на положительную оценку и скупую похвалу от препода!» Два соседа по комнате зааплодировали, кто-то присвистнул и крикнул: «Браво!» Хотя, их реакция была ни чем иным, как дружеской ироничной шуткой, но она дала небывалый прилив вдохновения Шевичу. Тем же вечером он побежал в магазин красок, успев в него за пять мину до закрытия, купил несколько баллончиков с краской и нарисовал на стенах университета расколотую цепь. Этой выходкой вандализма он символизировал сброс оков. Так наступил новый период жизни Шевича: период бурной творческой деятельности.
На парах он больше не слушал лекторов, а только рисовал в тетрадях, на партах и, бывало, на руках сокурсников. Читательский билет завалился куда-то под кровать ― там он остался на веки. Больше брата не интересовала успеваемость, усвоение материала, одобрение преподавателей. В освободившееся время он устроился работать в прачечную, где было достаточно времени рисовать, пока стиральные машины выполняли свою функцию. Брат на вырученные деньги позволил заходить в кафе несколько раз в неделю, где тоже следовало рисование или разговор об искусстве с другими независимыми художниками.
Все решительно изменилось после одного инцидента на лекции. Тихо рисуя и слушая музыку, Шевич не заметил, как обратил на себя внимание симпатичной с виду девушки: короткие темно-русые волосы, клетчатые пиджак и брюки, рубашка с замысловатым узором. Она долго наблюдала за процессом рисования проснувшегося таланта, пока лекция не окончилась, и она не подсела рядом. Шевич как раз завершил рисунок, над которым работал со вчерашнего вечера. Так ему понравилась работа, что на радостях он поднял тетрадь и показал ближайшему человеку свой труд. Девушка по достоинству оценила старания и пригласила брата в андеграунд-группу художников. Не долго думая, Шевич согласился. Ему была симпатична девушка, которую к тому же все звали «Шпрота». «Симпатичную и талантливую, да еще и с таким именем подругу не легко найти,» ― думал над новым знакомством Шевич, возвращаясь в общагу. Там он захватил пару-тройку рисунков и отправился на сходку.
Мероприятие проходило в квартире одного отставного препода университета: бородатого и лысого знатока. Он пользовался большим уважением, потому что ценил любое проявление творчества, кроме того, что выступало с целью угнетения какой-либо группы. Встретившись со своей новой подругой и другими неизвестными талантами университетского городка, Шевич быстро вклинился в работу. Вместе они занимались рисовкой комикса, высмеивающим всю систему художественного образования на примере университета.
На подпольном кружке художников изменения в жизни Шевича не закончились. Главная муза с бунтарского духа сменилась на романтические настроения: брат понял, что Шпрота стала его предметом воздыхания. После пары личных встреч, он вернулся в свою комнату окрыленный и с бабочками в животе. Всю ночь он не мог уснуть, а только рисовал, рисовал, рисовал… Спустя несколько дней, когда Шпрота и Шевич уже считались близкими и добрыми друзьями, второй поймал себя на мысли, что постоянно думает о своей подруге. Он не мог понять, нравится он своей напарнице или нет, уж слишком непроницаемым было ее лицо, но так же Шевич часто ловил на себе ее взгляд, замечал необъяснимую тягу, общность настроения и взглядов. Брат долго метался душой, размышлял, но пришел лишь к одному выводу ― надо признаться в любви Шпроте. Только тогда он сможет понять наверняка о ее чувствах к себе. На следующий же день они вместе возвращались с кружка, наступил, по мнению Шевича, идеальный момент, и он открылся своей возлюбленной. Шпрота просияла, на ее лице загорелась счастливая улыбка. Симпатия была взаимной. О, как же рад был художник в этот день!