― Что здесь происходит?.. ― пьяный голос поинтересовался у Шевича. Это был отец Сергий, который, похоже, принял лишнюю дозу травяного чая.
― Я смастерил иконок, распродал, а эти неверные подняли оргию из-за нехватки товара! ― оправдался брат перед начальником, вытирая кровь из-под носа.
Тихий и мирный священник пару секунд тупил, а когда до него дошло сказанное, то он мигом преобразился. Не внешне, а внутренне. С виду он оставался непоколебимым, как корова в Индии. Громогласное: «Прекратить, Христа ради!» ― раздалось по церкви. Бойня затихла. Все ее участники испуганно глядели на отца Сергия. А выглядел он, надо признать, знатно: развитая мускулатура и рельефные мышцы проглядывались сквозь тонкое одеяние, изящная борода, остриженная на манер питерских хипстеров, слегка растрепалась, что придавало ей некоторую изюминку и шик, глубокие голубые глаза под мощными надбровными дугами. Шевич указал на хромую студентку и сказал: «Она взяла деньги». Сергий медлить не стал. Он подошел к девушке и вырвал позвоночник через живот. Она, хрипнув, начала извиваться по полу, оставляя на скользком паркете следы крови. Брат Шевич подошел к беспозвоночной, обшарил карманы, достал кошелек, мелочь с продажи икон и платиновые карманные часики.
Передав награбленное Сергию, он посмотрел его реакцию. Зная любовь отца к деньгам, а в купе с обострившейся зависимостью от травяного чая, Шевич сумел предугадать реакцию священника. Тот, оценив имущество, пустил скупую слезу и стал глупо улыбаться, будто счастливый маленький ребенок. Картину дополнила только сопля, вытекшая из носа на усы.
Шевич искупил грешок перед церковью.
Спустя два дня брат привел свои дела в порядок. Положение церкви окрепло, теперь никто не мог покуситься на чин Шевича. Даже сюжет для завершения комикса ему удалось подыскать.
Гуляя вечером по церкви в поисках вдохновения, Шевич случайно наткнулся на неуверенного мужчину. Он стоял перед исповедальной будкой и колебался. На глазах его выступали слезы, нос был красный от бесконечной простуды. Носил мужичок довольно дешевую серую фланелевую рубашку и грязные джинсы с резиновыми сапогами. Мужчина переминался с ноги на ногу, грыз ногти, но все-таки решился войти в будку. Шевичу стало интересно, чего мог натворить этот простачок, чтобы настолько бояться разговора с богом. Он подошел поближе и стал подслушивать.
― … Мне так жаль… Я ничего не мог с собой поделать. Пару дней назад я похоронил своего сына. Мне это далось с тяжелым трудом. Отец не должен жить дольше своего мальчика. Я… Мы были во всем схожи: играли в мяч, неплохо управлялись с деревом. Ох, мой мальчик! ― минут пять раздавался только плач и всхлипы, ― Я никак не могу смириться с потерей. У нас было столько планов! Он должен был унаследовать мое дело ― стать плотником. Но тиф забрал его душу. Надеюсь, что он забрал ее в рай. Вчера ночью я не смог себя контролировать. Ну не могу я каждое утро вставать и завтракать блинами в одиночестве! ― голос мужчины срывался на крик, ― Я согрешил! Я пришел на кладбище, разрыл могилу и обнимал моего мальчика. Он был таким холодным. Холоднее, чем лед…
Дальше Шевич не слушал. Это же гениально! Вот и развязка его комикса. Только, в силу того, что направлено его творение на местных педофилов, он немного подкорректирует сцену. «Некрофильское изнасилование бедного мальчика, только что вырытого из могилы! гениально!» ― шептал себе под нос Шевич, пока возвращался к себе в келью, чтобы дорисовать комикс.
На следующую же ночь он шел сдавать продукт заказчику. «За эту сцену мне отвалят не менее полусотни рваных,» ― рассуждал брат. Внезапно, что-то привлекло его внимание. Сначала он не мог понять, что именно, а потом услышал тихий напев. Тогда Шевич увидел бомжа, сидящего под стеной дома. Он уныло бубнил себе под нос какие-то слова. Вскоре бездомный заметил брата и подозвал к себе взмахом руки. На нем была зеленая армейская курточка, которая сохранила на себе только одну пуговицу, из чего следовало, что перед ним сидел ветеран. Бомж пальцами расчесал безобразную русую бороду и столь же грязные волосы, отпил из бутылки виски и сказал:
― А вот и брат Шевич, собственной персоной, ― голос был посоловелым, с ирландским акцентом.
― Добрый вечер. А вы…