— Что так?
— Настроенья прошла. Кабы не остановили, загуляли бы, а теперь всю охоту перебили... Ты что? — он поднял к Усольцеву мочальную бородку. — Ты, небось, думаешь, хлюсты здесь? Тут наскрозь старатели! Я вот, по секрету сказать, сорок годов доли да миллиграммы сшибал; всю жизнь самородку ждал; тоска съела, думал, уж крышка, а она возьми да и выскочи вот тут. Да неужели же мне за сорок-то лет хоть сорок ден нельзя отрядить? А? Ты скажи!
— Тебе бы путевку надо... на курорт!
— На курорт? Зачем мне курорт?
— Там бы тебя кормили, полечили бы. Лет десять бы с тебя старости скинули...
— Хм... Это так. Ну, а насчет, скажем, например, если винишка маленько? — забрав в горсть всю свою чахлую бороденку, упрямо допытывался Матвей.
— Вот выполним программу, тогда маленько, в праздник, можно будет, — сказал Усольцев.
— Черт ее выполнит! — рассердился Матвей.
— А ты надуйся.
— Не зафартит, так дуйся, не дуйся...
Перед шабашем к Усольцеву подошел Илья Глотов.
— Увольнять будете или как? — спросил он, глядя Усольцеву на плечо.
— Я тебя не нанимал. Спроси артель.
— Оно конечно. — Илья дернул вислый ус. — Ей только скажи — она сейчас в шею...
В понедельник, в семь утра — только загудел гудок — Наталья Свиридова позвонила на «Сухую».
— Уже начали! — весело крикнул Тишка-счетовод. — Все вышли?
— Все, — сказала она настороженно ожидавшему Усольцеву.
Он шумно вздохнул и засмеялся.
Свиридова повесила трубку.
— Я боюсь закола, — тревожно сказала она. — Из ума не выходит...
— Какого закола?
— На «Сухой». Вы не видели его? Там плохо крепили, и вот кровлю стало рвать.
— Инженера надо. Я в этих заколах-то, признаться...
— Вчера я ходила с ним. Говорит, обыкновенный случай, надо скорее уходить в целики. Застали там бригаду Данилы, перекрепляли они всю лаву. Данила смеется, а я по глазам вижу: тоже беспокоится. Не зря же он весь выходной день возился там.
— Ч-черт!.. А если оставить перемычку, вроде столба, и нарезать новую лаву? Нельзя так?
— Я точно такое же предложение сделала вчера инженеру. Он говорит, что это не вызывается необходимостью. Лаву, говорит, мы прорежем больше месяца, а там можем уйти от закола через неделю. Больше месяца... Мы даже через две недели вылетим в трубу. В лаве сорок процентов всей нашей программы...
Усольцев вышел из конторы в тревоге. Он побывал в редакции, в профкоме, в клубе, в столовой и затем ушел на разрез Щаплыгина.
Щаплыгин жаловался. Артель плохо мыла, и в сравнении с «Сухой» старатели разреза получили пустяки. Усольцев слушал Щаплыгина, но не мог сосредоточиться, вникнуть во все его слова; мысли всё возвращались к заколу на «Сухой».
— Такие пески мы раньше в отвал возили, товарищ Усольцев. Сплошь торфа, — рассказывал Щаплыгин, пешней откалывая подрытый борт разреза. — Поберегись-ка!
Щаплыгин до половины всадил лом в выдолбленную скважину и, падая назад, рванул лом на себя. Борт откололся и, разламываясь, гулко упал под ноги Усольцеву.
Усольцев секунду смотрел на рассыпавшуюся парную породу и вдруг торопливо зашагал из разреза в верх пади.
Крупным шагом прошел он до кустарников и, скрывшись за ними, прижал кулаки к груди и побежал на «Сухую».
— Ну, как тут? — прерывающимся голосом, с ходу напал он на Данилу. — Ух, ч-черт!.. Задохнулся.
— Что «как»? — спросил Данила, сдвигая на затылок шляпу. — Порядочные-то люди здороваются сначала.
— Здравствуй.
— Доброго здоровья, Василий Алексеич. — Данила засмеялся.
— Говори прямо: как тут? Крыша как?
— Кровля, — с улыбкой поправил Данила.
— Что панику разводите?
— Это вы с Натальей разводите. Вон иди, она за кострами закол смотрит.
Закол, черной щелью распоровший мерзлый потолок у выхода из лавы, упрямо жил своей неуловимой и опасной для шахтера жизнью. Данила с первого дня заметил усиливающееся давление всей массы кровли и слышал приглушенные шорохи в глубине трещины, но это был не первый закол, от которого Данила благополучно уходил. Однако едва успели уйти Свиридова и Усольцев, успокоенные надежным креплением и уверенностью Данилы, как кровлю лавы разорвал новый закол. Данила с тревожным предчувствием посмотрел на крепежные костры и на крепкий, мерзлый потолок. Но шахта молчала.
С неостывающей тревогой, все время прислушиваясь к притаившейся шахте, Данила снова начал кайлить. Костя нагребал тачку.
— Последние, — сказал Данила, — тачки сюда, потом... — но не договорил: в заколе шахты заскрежетал песок, и вдруг бухнул новый раскол, и вся шахта дрогнула, тяжко вздохнула. На свечах подскочили язычки огня, с потолка посыпались песок и галька.