— Нюся! — умоляюще сказал Георгий Степанович.
— Наталья Захаровна, эта Мунга убьет его. Помогите мне уговорить его уехать. Теперь у него есть заместитель, Вильгельм Соломонович, такой милый и знающий...
— Нюся! — вспыхнув, крикнул Георгий Степанович. — Нюся, это, наконец, безобразие...
Анна Осиповна торопливо повесила трубку и виновато оглянулась. Опять она сказала что-то не то. Ей стало тоскливо. Она со вздохом ушла к своему креслу.
Свиридова открыла совещание без Георгия Степановича. Слово было предоставлено заместителю главного инженера Вильгельму Зюку.
— Я вам доказывайт, э-э... один раз для всегда, что мой проект, только он разрешает из положение.
Так солидно и уверенно начал Зюк. Он аккуратно развернул кальку и так же аккуратно приколол ее к стене. Своей немецкой аккуратностью Зюк очаровал приисковых техников. Вильгельм Зюк приехал из Германии. Крепко вышколенный, он выполнял свои обязанности с упрямым трудолюбием.
Зюк делал доклад на совещании у директора. Он ожидал восхищения присутствующих или, по крайней мере, безоговорочного утверждения его проекта, но настороженное молчание выбило его из обычной уравновешенности, и он начал горячиться.
— Я вам сейчас доказывайт один раз для всегда... Золото! — Зюк показал на схеме участок «Сухой». — Счет маркшейдербюро — двести килограммов. Двести килограммов! — повторил он и вдруг, понизив голос, сказал: — Взять нельзя... — он повернулся к схеме и, посторонившись, стал показывать тупым концом карандаша: — Обвал гросс э-э... большая глыба. Здесь и здесь — это... Как это — драйцен, драйцен...
— Тринадцать, — подсказала ему вошедшая телефонистка Катя.
Зюк даже не обернулся к ней.
— Тринадцайт. Здесь и здесь — тринадцайт метр большой мерзлой глыба. Работа на теплый камень для этой глыбы надо шейсть унд... двадцать дней. Работа на бут — двадцать шейсть день минимум, — повторил он, обернувшись к сидящим. — Работа на кайлу, если четыре смена и два порций забойщик каждой смена, — это надо тринадцайт день...
Катя вздрогнула. Тринадцать суток! Нужно еще тринадцать суток, пока пробьются через обвал к засыпанным людям.
— Еще очищение, — продолжал Зюк, — еще крепление коридоров и все-таки работать система лава нельзя. Закол обязательно продолжает высоко, и потолок будет обвал. Пока можно будет взять золото, пройдет двадцать — тридцайт день.
Зюк окинул взглядом присутствующих и с сожалением сказал:
— Очень невыгодно. Оч-чень большой расход! Что надо делать? — спросил он и, выждав, энергично повернулся к схеме. — Надо так шнур, надо динамит и... взрывайт, взрывайт! — он выразительно встряхнул руками, показывая, как надо взорвать глыбу, преградившую проход к золоту. — Пять день — и все айн клайне кусок взрывайт!..
Катя прикусила лацкан жакета, чтобы не закричать. Она смотрела на Свиридову, на Терентия Семеновича, ожидая от них решительных и страстных возражений, но они, непроницаемые и холодные, молча смотрели на схему. Катя выскочила в коридор. Она побежала вниз, к шахтам, и ей казалось, что скоро, сейчас вот, на «Сухой» ударит взрыв, и шахта и люди, засыпанные обвалом, полетят вверх...
На «Сухой» по-прежнему долбили скалу. Два забойщика сменялись через каждые полчаса. В мерзлой обрушившейся глыбе была пробита просечка около полутора метров, но скала лежала мертво, в ней не видели ни единой трещины, и она не издала ни одного звука, который говорил бы о приближающейся пустоте.
Кайлили Педорин и Ли Чан-чу. Старшинка Зверев устало сидел на земле, обхватив руками колени.
Около Зверева стоял Усольцев. Илья Глотов подал ему чайник. Усольцев отлил из рожка на мерзлый комок земли, сейчас же растаявший, как сахар, и напился. В это время вбежала Катя, с разбегу ударилась об Усольцева, закричала:
— Скорее, скорее, Василий Алексеевич! Бегите на совещание! Он хочет взорвать шахту!
— Кто? Какую шахту?
— Зюк... Эту... «Сухую»...
Усольцев недоуменно смотрел на нее.
— Чтобы скорее пустить шахту, он хочет взорвать этот обвал динамитом, — сказала Катя и, дрогнув, белая как платок, проговорила: — И всех тогда... на мелкие куски...
Усольцев несколько секунд в упор смотрел на нее и, опрокинув попавший под ноги чайник, быстро пошел к майдану.
В конторе продолжалось совещание. Усольцев молча сел в кресло. Свиридова ни разу не взглянула на него, но в то же время ни на одно мгновение не упускала его из виду. Она видела воспаленные, злые глаза, безмерно усталое, вытянувшееся, серое лицо и спутанные волосы с набившимися в них песком и глиной. Разноречивые чувства вызвал в ней Усольцев. Он, казалось Свиридовой, мог свалить на нее всю тяжесть приискового несчастья. И в то же время ей было приятно сознавать, что этот сильный человек вместе с нею испытывает горечь, — это приближало к ней Усольцева и делало его понятным.