VI.
Полежав еще немного у балагана, я отправился опять к работавшим у ширфа. Василиса Мироновна оставила свою работу и теперь отдыхала, лежа на траве; Гриша лежал тоже, заслонив глаза от солнца рукой; Савва Евстигнеич, в двух шагах от них, сидел на берегу речки, с громадным ковшом в руках, в котором промывал содержащий платину песок. Он делал пробу. Промывание песку совершалось очень просто. Старик погружал ковш с песком в воду и там долго мешал в нем песок рукой, отчего муть шла по воде кругами, а собравшиеся на верху камушки старательно выбрасывал вон. В ковше становилось все больше свободнаго места, так что он во второй половине операции прямо зачерпывал ковшом воды, мешал ее с песком и затем образовавшуюся мутную воду сливал. Через полчаса такой работы на дне ковша осталось только немного песку; старик с особенною тщательностью начал отделять его от появившагося чернаго песочка, так-называемаго "шлиха", содержавшаго платину. Еще несколько минут работы -- и на дне ковша остались одни "шлихи"; их старик промыл так же, как песок, и затем долго разсматривал на дне ковша какия-то крупинки. -- Ну, что?-- опрашивала Василиса Мироновна, по обыкновению не поворачивая головы. -- Да кто его знает,-- уклончиво отвечал старик,-- как будто маненько есть... -- Одна платина?-- опять спросила Василиса Мироновна. -- Нет, есть и золото, только больно мало. Я подошел к старику. На дне ковша лежала платина вместе с крупинками золота. Всего было около четверти золотника. Проба самая богатая, но старик просто притворялся, что платины "как будто маненько есть"... Это общая раскольничья черта -- не высказываться сразу; но, с другой стороны, старик видимо был недоволен,--значит, он ждал золотой пробы. -- Наврал, страмец!-- сердито буркнул он, собирая платину в бумажку.-- Проклятый Шинкаренко опять подвел... Золото, говорит, лопатой греби... Ах, он...-- и старик завязал очень крепкое словцо и почесал затылок. -- А ты и поверил ему!-- равнодушно говорила Василиса Мироновна.-- Кто ищет золота по таким местам?... И лес не такой, и земля не такая. Мы вернулись все к балагану. Я опять наблюдал всю компанию, особенно старика, который меня интересовал очень сильно, потому что очевидно он был головой в этой странной компании. Василиса Мироновна принесла из балагана маленькую котомку, из которой достала ковригу ржаного хлеба и белую тряпочку с крупно истолченною солью. Медленно и с покойною важностью отрезала она несколько ломтей во всю ковригу, постлала на траву небольшую синюю скатерть, развернула тряпочку с солью, поставила небольшой зеленый бурачок с квасом и обед был готов. Старик выбрал самый большой ломоть хлеба, круто его насолил и свиснул резким, далеко раскатившимся свистом. В ответ донеслось радостное ржание, послышался топот, и "Разбойник", подняв голову и раздув ноздри, показался в высокой траве. Не добежав до балагана несколько шагов, он оглядел всю компанию блестящими, горячими глазами, а затем, как ручная собака, подбежал к старику и дружелюбно положил ему свою голову с поротыми ушами прямо на плечо. Старик ласково потрепал лошадь по шее и начал ее кормить хлебом, отламывая от ломтя небольшие кусочки. Сев хлеб, "Разбойник" поднялся было на дыбы, точно хотел обнять старика, а потом мгновенно опять скрылся в лес, откуда донесся только его звонкий топот. -- Балуешь ты лошадь,-- заметила Василиса Мироновна. -- Не могу сам есть, пока его не накормлю,-- улыбаясь проговорил старик, видимо довольный и счастливый. Старик вымыл руки; все встали лицом к востоку и помолились. Все трое принялись обедать, с каким-то благоговением откусывая хлеб и боясь уронить на землю малейшую крошку дара Божия. Я залюбовался этою безмолвною трапезой и в душе завидовал аппетиту вкушавших в поте лица хлеб свой; глядя на них, кажется, мертвый захотел бы есть. Хлеб был запит квасом, затем все снова помолились и торжественный обед кончился. Василиса Мироновна отправилась в балаган вздремнуть малую толику, Калин Калиныч зачем-то побрел с Гришуткой в лес, а я остался один с Саввою Евстигнеичем. -- Что, Савва Евстигнеич, будешь работать здесь, али нет?-- полюбопытствовал я. -- Да как тебе сказать, и буду и не буду,-- охотно заговорил старик, теперь относившийся ко мне с полным доверием.-- Проба, пожалуй, и хорошая, да за платину-то нам платят по-сиротски... Ведь золотник-от всего по-двугривенному обходится,-- какия это деньги? -- Да ведь работают же, значит -- выгодно? -- Как не работать -- работают, только, ведь, эта платина для нас распоследнее дело. Есть такие лога, где платина гнездами,-- ну, это другой разговор: тут, пожалуй, и деньгу зашибешь. Тоже вот жилой она попадает -- тоже из-за хлеба на квас можно биться, а здесь идет розсыпью, да и глубоко пески. -- Вы давненько этим занимаетесь? -- Чем это? -- Ну, старательством-то. -- Старательством?-- Старик задумался, потом усмехнулся и, посмотрев на меня, заговорил:-- Да вот на второй десяток перевалило, как землю рою... Только все это пустяки! -- Почему так? -- Так,-- коротко отвечал старик и замолчал,-- не стоит говорить... Может слыхал, такая поговорка есть: "золото роем, а сами голосом воем". Через это самое золото много наших мужицких слез льется. -- Значит прежде за барином вам лучше жилось?-- спросил я, пользуясь случаем.-- Ведь барин хлебом кормил и одевал иногда даром. Старатель долго молчал и потом проговорил: -- Это дело мудреное, а вот я разскажу тебе одну побасенку: она -- пустая, побасенка-то, а все дело как на ладони. От старых людей она до нас дошла, значит -- не даром она была сложена. Видишь, жила у барина одна собака в холе и во всяком довольстве. Пришла зима. Холод, вьюга, а вокруг деревни волки стаями так и ходят, так и ходят... Воют, сердечные, с холоду и голоду, а взять нигде нечего. Вот однажды собака и пошла в лес, а на встречу ей как раз матерой волчище и с голоду зубищами лязгает. Собака посмотрела на него и говорит: "А зачем вы, волки, так по ночам воете?" -- "А с голоду воем" -- отвечал истощенный волк. А собака опять волку: -- "Отчего же вы не идете в деревню? Стерегли бы двор у какого барина, а он бы вас кормил. Ты теперь, волк, вон как отощал, а тогда бы растолстел, как я..." -- Волчище усмехнулся и спрашивает: -- "А на, шее у тебя что?" -- "Ошейник".-- "А для чего он тебе?" -- "А когда меня на цепь сажают, так для этого и ошейник".-- "Ну, так прощай!-- сказал истощенный волк.-- Хоть у твоего барина и хорошее житье, а мне все-таки лучше голодному по лесу ходить, чем сытому сидеть на цепи". Старик замолчал. Эта побасенка очень понравилась мне: она слишком много говорила за себя, и я понимал, что передо мной сидел один из тех "истощенных волков", каких создало крепостное право. "Да, именно истощенный волк,-- думал я, со стороны разсматривая своего оригинальнаго собеседника.-- Старатель -- это именно и есть истощенный волк, который хищником бродит по лесам, отыскивая свою добычу..." -- Говорят, у вас на Старом заводе много конокрадов развелось?-- спросил я, чтобы поддержать разговор. -- Да где их нет, мошенников!... И наши старозаводские больно пошаливают. -- Тебе не случалось с ними дело иметь? -- Мне?... Нет, раз побывал я в ихних руках.-- Немного помолчав, старик заговорил: -- Была у Василисы Мироновны буланая лошадка, рублей шестьдесят давана,-- тогда еще на ассигнации считали,-- вот эту лошадку и стянули, да таково ловко, как в воду канула. Василиса Мироновна тудасюда, ко мне, выручи... Думаю, дело мудреное, а пособить бабе надо, потому дело женское, необычное. Пошел по знакомым мужикам, толконулся,-- думаю, не пали ли слухи до них. "Нет, говорят, не знаем, а в Куляшево наведайся..." Подумал, подумал, сел на "Разбойника" да в Куляшево. А Куляшево, надо тебе сказать, чисто разбойничье гнездо, разбойник на р