IX.
Старик без шапки выбежал на улицу, где остановилась пара на-отлёт. Из легкой колясочки быстро соскочил мужчина средняго роста с длинною бородой, лет сорока пяти, и вежливо посторонился, давая дорогу громаднаго роста господину в шелковом цилиндре и золотых очках, еще очень молодому, но чрезвычайно тучному, он едва вылезал из коляски, которая только гнулась и трещала под этим десятипудовым бременем. Первый был сам Гвоздев, а второй, как я начинал догадываться, вероятно, г. Праведный. -- Вот нелегкая несет! Чистая свинья этот Праведный,-- ворчала Евмения, нерицо ломая пальцы и сдвигая брови. -- Пожалуйте-с, сюда-с!... Тут потолок-с, Аристарх Прохор... Ах, пожалуйста, нагнитесь сильнее, г. Праведный!... Не знаю, как вас по имени и отчеству назвать-с,-- лепетал Калин Калиныч, отворив дверь пред гостями и почтительно пятясь у них под самым носом. -- Марк Киприяныч,-- пробасил г. Праведный, заглядывая в дверь и точно не решаясь войти в избушку. -- Вот и отлично-с. У меня дядю с матерней стороны тоже Марком звали-с. Только он, царство ему небесное, сильно зашибал-с водкой-с... Вы, Марк Киприяныч, вот о палати головкой не стукнитесь... Все собираюсь их как-нибудь убрать-с... -- Ну, здравствуйте, дядюшка!-- здоровался Гвоздев с Калин Калинычем и искоса взглядывая в мою сторону. -- Мы, кажется, знакомы?-- заговорил Гвоздев своим вкрадчивым, мягким тенором, протягивая мне руку.-- Если не ошибаюсь, я имел честь принимать вас в своем доме? В последний раз я видел Гвоздева лет пять назад, и за эти пять лет он, кажется, нисколько не изменился, по крайней мере не, постарел ни на волос, а даже, пожалуй, помолодел и выглядел свежее, только волоса на верхушке головы значительно поредели и образовали довольно почтенную лысину. Широкое лицо Гвоздева, с окладистой длинною бородой, с выдававшимися скулами и широким носом, принадлежало к тому типу русских лиц, которыя Островский в одной из своих комедий называет "опойковыми" и "суздальскаго письма"; но в этом лице была одна резкая особенность: густыя сросшияся брови и глубоко ввалившиеся небольшие глаза горели напряженно и болезненно и придавали физиономии какой-то неприятный оттенок отчаянной решимости. По своей небольшой фигуре Гвоздев был очень приличен и даже изящен и ужь совсем не походил на сидельца, а плавныя, мягкия движения придавали ему какое-то особенное чувство собственнаго достоинства. Когда он начинал говорить, то совсем опускал глаза и старался подвинуться к вам как можно ближе. Эта кошачья вкрадчивая манера и, особенно, плавныя мягкия движения внушали невольное чувство инстинктивнаго отвращения, точно он все подкрадывался и выжидал только удобнаго момента, чтобы запустить в вас когти. -- Мой поверенный!-- коротко отрекомендовал Гвоздев своего адвоката, который только засопел тяжело носом и вопросительно, нагло навел на меня свои на выкате серые глаза; оплывшая, неестественно красная физиономия г. Праведнаго не обещала ничего добраго, и на ней была отпечатана невозможная смесь какого-то страннаго добродушия и невообразимаго нахальства. -- Кандидат прав, Марк Праведный,-- рекомендовался защитник Гвоздева, протягивая мне свою медвежью лапищу, в пору любому бурлаку. За перегородкой послышалось сдержанное хихиканье, заставившее Калина Калиныча вспотеть лишний раз; но Гвоздев поспешил вывести старика из неловкаго положения, проговорив с мягкою улыбкой: -- А где же, дядюшка, моя сестричка? -- На что вам меня?-- отозвалась из-за перегородки Евмения. -- Да, вот, Марк Киприяныч желают с вами, сестричка, непременно познакомиться... -- А вы в адвокатах, что ли, у Марка Кинрияныча? Я полагаю, что у г. Праведнаго и свой язык есть. Калин Калиныч лукаво и многозначительно подмигнул мне: дескать, послушайте-ка, какия дерзкия слова Венушка умеет говорить. -- Марк Киприяныч непременно желает видеть вас, сестричка,-- продолжал Гвоздев, на носках подходя к самой перегородке. -- А если я не желаю видеть г. Неправеднаго?-- бойко отвечала Евмения, и за перегородкой послышался ея вызывающе-сдержанный смех. -- Силой милому не быть, Евмения Калиновна,-- добродушно забасил Праведный, стараясь тоже заглянуть за перегородку. -- Вы исповедывать опять меня приехали, так я же вперед вам говорю, что ничего вам не скажу: ничего, ничего, ничего!... Понимаете? У вас есть свой свидетель, так и целуйтесь с ним... Калин Калиныч благочестиво сложил губы ижицей и покачал своей круглой головой на манер тех фарфоровых китайцев, которых выставляют на окнах чайных магазинов. -- Да мы совсем не по этому делу приехали, сестричка,-- уверял Гвоздев, балансируя на своих коротких ножках. -- Я вам такая же сестричка, как ваш Неправедный мне братец,-- заговорила Евмения, выскакивая наконец из своей засады. -- Имею честь представиться: кандидат прав Марк Праведный!-- рекомендовался защитник Гвоздева и при этом состроил такую комическую физиономию, что Евмения только замахала руками. -- Ах, довольно, довольно!-- говорила девушка, задыхаясь от душившаго ее смеха.-- Где вы, Аристарх Прохорыч, отыскали такое чудище? -- Из Москвы-с, нарочно выписал, чтобы вам показать,-- проговорил Гвоздев с самой утонченной вежливостью, не выпуская руки Евмении.-- Даже привез его к вам в дом... Пока Калин Калиныч суетился около самовара, Праведный без церемонии подвинул стул к Евмении на такое близкое разстояние, что задевал ее своим толстым, как у слона, коленом; а Гвоздев опять обратился ко мне: -- А вы, вероятно, приехали на суд, да?... Слушать, как будут меня судить?... Тяжело вздохнув и опустив глаза, он заговорил взволнованным голосом: -- Да, да, вот до чего дожил, до какого позора! А все из-за чего?-- Из-за того, что хотел помочь человеку: тонул -- топор сулил, а вытащил -- топорища жаль... А я думаю так,-- заговорил еще тише Гвоздев, придвигаясь ко мне ближе,-- я думаю так: отчего же и не претерпеть за правду? Ведь, вот, будет суд, будут свидетели,-- все будет видно, как на ладони, всю подноготную выворотят; а если я ни в чем не виноват, кому будет стыдно, как вы полагаете?... И я совсем не жалуюсь на Евдокима Игнатьича, потому что он, можно так выразиться, действует совсем в ослеплении... Что же?-- я не ропщу, я даже рад, что все это дело дойдет до суда и мне дадут законную возможность возстановить свое доброе имя... Ведь они какие слухи про меня распускают, стыдно слушать... Ведь можно, конечно, обмануть одного человека, двух, наконец трех, а ведь тут будет пятьдесят человек одних свидетелей,-- им всем не заткнешь рта. А суд?... Тут одних юристов человек пятнадцать будет,-- все разберут. Все люди образованные, развитые, законы знают, как свои пять пальцев,-- от них не увернешься... Это не то, что наш брат-мужик, человек темный: куда ведут, туда и идешь,-- что сказали, тому и веришь. Не так ли, дядюшка? -- А, ведь, действительно-с, Аристарх Прохорыч,-- умиленно согласился старик, с каким-то благоговением заглядывая в рот "племянничка", откуда вылетали слова самой мудрости.-- Я так полагаио-с, по своему глупому разуму, что Евдоким Игнатьич, действительно, обижают вас в ослеплении-с... -- Да еще как, дядюшка!... Вы сами посудите, какую я теперь муку принимаю из-за каких-нибудь тридцати тысяч... Это из-за своего-то капитала я должен мучиться все равно как в аду... Ну, есть ли тут какой-нибудь смысл, дядюшка? -- Истинная ваша правда-с, Аристарх Прохорыч,-- говорил со смирением Калин Калиныч, который в присутствии Гвоздева чувствовал себя, кажется, совсем уничтоженным.-- А вот чайку-с, Аристарх Прохорыч? -- Отчего же, можно и чайку, дядюшка,-- соглашался Гвоздев, залезая в передний угол, причем ему пришлось немного потревожить свой почтенный живот, придавив его о столешницу. -- Уж вы извините нас за наше убожество-с, Аристарх Прохорыч!-- со смирением говорил Калин Калиныч, подавая Гвоздеву стакан чаю. -- Помилуйте, дядюшка, мы люди совсем простые!-- говорил Гвоздев, принимая стакан. Праведный, во время нашего разговора, кажется, успел обделать в исправности все, за чем приезжал,-- по крайней мере, но смущенному лицу Евмении и по ея опущенным глазам можно было прочитать довольно ясно: "Я -- ваша-делайте со мной, что хотите". Разговор с Праведным, приправленный пикантными анекдотами и bon mot, привел Евмению в какое-то опьянение, от котораго она не могла проснуться; время от времени она вся вздрагивала и заливалась своим неудержимым заразительным смехом, делая Праведному глазки. Калин Калиныч одним ухом тоже вслушивался в этот разговор и пришел от него в такой восторг, что, кажется, совсем позабыл о том, что его Евмения -- барышня и что она сидит чуть не на коленях у Праведнаго. Старик усердно утирал платком свое вспотевшее лицо и, задыхаясь от смеха, шептал одну и ту же фразу: "Вот, можно сказать, уморили-с, с перваго разу уморили-с!" -- Марк Киприяныч, стаканчик чайку-с?-- предлагал старик. Праведный вместо ответа продекламировал из "Коробейников" Некрасова четверостишие: Ах ты, зелие кабашное, Да китайские чаи, Да курение табашное,-- Бродим сами не свои!... -- И впрямь: бродим сами не свои,-- согласился Калин Калиныч,-- Откуда это вы, Марк Киприяныч, так складно говорить только научились? -- Ученье -- свет, почтеннейший Калин Калиныч!-- скромно отвечал Праведный, полузакрывая свои безстыжие глаза. -- Стаканчик чайку-с прикажете-с? -- Отчего же