коротких ножках. -- Я вам такая же сестричка, как ваш Неправедный мне братец,-- заговорила Евмения, выскакивая наконец из своей засады. -- Имею честь представиться: кандидат прав Марк Праведный!-- рекомендовался защитник Гвоздева и при этом состроил такую комическую физиономию, что Евмения только замахала руками. -- Ах, довольно, довольно!-- говорила девушка, задыхаясь от душившаго ее смеха.-- Где вы, Аристарх Прохорыч, отыскали такое чудище? -- Из Москвы-с, нарочно выписал, чтобы вам показать,-- проговорил Гвоздев с самой утонченной вежливостью, не выпуская руки Евмении.-- Даже привез его к вам в дом... Пока Калин Калиныч суетился около самовара, Праведный без церемонии подвинул стул к Евмении на такое близкое разстояние, что задевал ее своим толстым, как у слона, коленом; а Гвоздев опять обратился ко мне: -- А вы, вероятно, приехали на суд, да?... Слушать, как будут меня судить?... Тяжело вздохнув и опустив глаза, он заговорил взволнованным голосом: -- Да, да, вот до чего дожил, до какого позора! А все из-за чего?-- Из-за того, что хотел помочь человеку: тонул -- топор сулил, а вытащил -- топорища жаль... А я думаю так,-- заговорил еще тише Гвоздев, придвигаясь ко мне ближе,-- я думаю так: отчего же и не претерпеть за правду? Ведь, вот, будет суд, будут свидетели,-- все будет видно, как на ладони, всю подноготную выворотят; а если я ни в чем не виноват, кому будет стыдно, как вы полагаете?... И я совсем не жалуюсь на Евдокима Игнатьича, потому что он, можно так выразиться, действует совсем в ослеплении... Что же?-- я не ропщу, я даже рад, что все это дело дойдет до суда и мне дадут законную возможность возстановить свое доброе имя... Ведь они какие слухи про меня распускают, стыдно слушать... Ведь можно, конечно, обмануть одного человека, двух, наконец трех, а ведь тут будет пятьдесят человек одних свидетелей,-- им всем не заткнешь рта. А суд?... Тут одних юристов человек пятнадцать будет,-- все разберут. Все люди образованные, развитые, законы знают, как свои пять пальцев,-- от них не увернешься... Это не то, что наш брат-мужик, человек темный: куда ведут, туда и идешь,-- что сказали, тому и веришь. Не так ли, дядюшка? -- А, ведь, действительно-с, Аристарх Прохорыч,-- умиленно согласился старик, с каким-то благоговением заглядывая в рот "племянничка", откуда вылетали слова самой мудрости.-- Я так полагаио-с, по своему глупому разуму, что Евдоким Игнатьич, действительно, обижают вас в ослеплении-с... -- Да еще как, дядюшка!... Вы сами посудите, какую я теперь муку принимаю из-за каких-нибудь тридцати тысяч... Это из-за своего-то капитала я должен мучиться все равно как в аду... Ну, есть ли тут какой-нибудь смысл, дядюшка? -- Истинная ваша правда-с, Аристарх Прохорыч,-- говорил со смирением Калин Калиныч, который в присутствии Гвоздева чувствовал себя, кажется, совсем уничтоженным.-- А вот чайку-с, Аристарх Прохорыч? -- Отчего же, можно и чайку, дядюшка,-- соглашался Гвоздев, залезая в передний угол, причем ему пришлось немного потревожить свой почтенный живот, придавив его о столешницу. -- Уж вы извините нас за наше убожество-с, Аристарх Прохорыч!-- со смирением говорил Калин Калиныч, подавая Гвоздеву стакан чаю. -- Помилуйте, дядюшка, мы люди совсем простые!-- говорил Гвоздев, принимая стакан. Праведный, во время нашего разговора, кажется, успел обделать в исправности все, за чем приезжал,-- по крайней мере, но смущенному лицу Евмении и по ея опущенным глазам можно было прочитать довольно ясно: "Я -- ваша-делайте со мной, что хотите". Разговор с Праведным, приправленный пикантными анекдотами и bon mot, привел Евмению в какое-то опьянение, от котораго она не могла проснуться; время от времени она вся вздрагивала и заливалась своим неудержимым заразительным смехом, делая Праведному глазки. Калин Калиныч одним ухом тоже вслушивался в этот разговор и пришел от него в такой восторг, что, кажется, совсем позабыл о том, что его Евмения -- барышня и что она сидит чуть не на коленях у Праведнаго. Старик усердно утирал платком свое вспотевшее лицо и, задыхаясь от смеха, шептал одну и ту же фразу: "Вот, можно сказать, уморили-с, с перваго разу уморили-с!" -- Марк Киприяныч, стаканчик чайку-с?-- предлагал старик. Праведный вместо ответа продекламировал из "Коробейников" Некрасова четверостишие: Ах ты, зелие кабашное, Да китайские чаи, Да курение табашное,-- Бродим сами не свои!... -- И впрямь: бродим сами не свои,-- согласился Калин Калиныч,-- Откуда это вы, Марк Киприяныч, так складно говорить только научились? -- Ученье -- свет, почтеннейший Калин Калиныч!-- скромно отвечал Праведный, полузакрывая свои безстыжие глаза. -- Стаканчик чайку-с прикажете-с? -- Отчего же и не побаловаться китайской травкой, почтеннейший Калин Калиныч! Благодарствуйте. Все семьей разместились за небольшим столиком, не покрытым даже скатертью, потому что Евмения считала и скатерти таким же предразсудком, как ношение юбок. Лубочные архиереи и генералы смотрели со стен убогой лачужки Калина Калиныча на наш чай строго и укоризненно, точно завидовали этой веселой трапезе, где все смеялись и шутили. -- И вы будете уверять меня, что были студентом?-- спрашивала Евмения Праведнаго, кокетливо улыбаясь и делая глазки. -- Даже самым убогим студентом был,-- уверял Праведный, выпивая уже второй стакан с замечательным аппетитом.-- Да, да... Был беднее самого иова в дни его несчастия, и представьте себе, какой однажды вышел со мной преказусный случай. Жили мы, трое студентов, на Петербургской стороне, на Малой Дворянской улице,-- и как это случилось, право теперь не умею сказать,-- только в одно прекрасное утроу нас на троих осталось из всей одежды всего-на-все только старые калоши, поповский подрясник и старая поповская шляпа... Даже самых необходимейших принадлежностей мужского туалета не доставало, то-есть, по просту сказать,-- ужь извините, Евмения Калиновна, за мою откровенность!-- не осталось на троих даже одних штанов... Представьте себе, что происходило, когда одному из нас нужно было куда-нибудь выйти из дому... Но это еще ничего: выходили обыкновенно по вечерам, а история в том, что у меня была невеста, девушка из очень порядочнаго семейства, которая, не видя меня долго, понятно, очень, скучала о моей особе и в один прекрасный вечер вздумала мне сделать небольшой сюрприз: отыскала мою квартиру и явилась, так сказать, на крыльях любви... Представьте теперь, мое положение, господа! -- Ах, довольно, довольно!-- стонала Евмения, хватаясь за бока.-- Довольно!... У-мо-рили... -- Нет, ужь позвольте досказать,-- настаивал Празедный, раскуривая сигару.-- Вы ничего не имеете против моей сигары, почтеннейший Калин Калиныч? -- Нет-с, помилуйте-с,-- лепетал старик.-- Я ведь православный-с... -- Ну, дядюшка, есть грех, немного прикиржачиваете,-- мягко шутил Гвоздев. -- Ах, Аристарх Прохорыч, вам ей-богу-с грешно-с надо мной смеяться... -- Ну, дядюшка, не обижайтесь, я пошутил,-- успокоивал. Гвоздев огорченнаго Калина Калиныча. -- Господа, позвольте же мне анекдот-то докончить,-- лениво заметил Праведный, попыхивая синим дымком дорогой сигары.-- Согласитесь, господа, что моя невеста все-таки была женщина. -- О... ха-ха-ха!-- со слезами на глазах хохотала Евмения.-- Да, конечно, не мужчина же... -- Нет, и не то хотел сказать,-- поправлялся Праведный.-- Я хотел высказать ту мысль, что моя невеста, как женщина, конечно, была немного ревнива и могла заподозрить меня, по меньшей мере, в том, что у меня в комнате сидит какая-нибудь соперница и что я именно поэтому не отворяю ей двери... Кажется, ясно я выражаюсь? Ну-с, как, выдумаете, вышел я из этого чертовски-затруднительнаго положения? -- Ах, довольно, довольно, Праведный!-- кричала Евмения, кокетливо делая рукой такия движения, как будто отмахиваясь от комаров.-- Понятно, что было дальше... -- Нет, ужь позвольте докончить, Евмения Калиновна!-- упорно настаивал Праведный.-- Видите ли, у нас полкомнаты занимала братская кровать, на которой мы все вместе спали, вот я на нее и положил моих друзей, прикрыл их для приличия одеялом, а сам надел калоши и подрясник... Теперь представьте себе такую картину: на кровати из-под одеяла выставляются головы моих друзей, я стою посреди комнаты в поповском подряснике, а в отворенную дверь с изумлением смотрит моя невеста... Понятное дело, что все разрешилось смехом, и моя невеста только лишний раз убедилась, что я невинен, как сорок тысяч младенцев, так как мои товарищи меньше всего походили на женщину: у одного гусарские усы, у другого борода, как у Аарона. В комнате Калина Калиныча несколько минут стоял заразительный смех: смеялся Гвоздев, с достоинством поглаживая свою бороду, смеялся до слез Калин Калиныч, схватившись за бока и порываясь выскочить из-за стола, а Евмения, закатив глаза, только тяжело дышала, как загнанная лошадь. -- Ну, не желала бы я быть на месте вашей невесты, г. Праведный,-- заговорила Евмения, когда общий припадок смеха немного прошел.-- Хоть вы и оказались невиннее сорока тысяч младенцев, но все-таки... Где вы, Аристарх Прохорыч, откопали такого адвоката? -- Москва -- очень обширный город,-- скромно отвечал Гвоздев.-- Там умных людей все равно как у нас дров... Посидев еще немного и поговорив о каких-то пустяках, Гвоздев поднялся из-за стола и, обращаясь к Калину Калинычу, проговорил: -- Ну-с, дядюшка, сидят-сидят да и домой ходят... До приятнейшаго свидания!