не побаловаться китайской травкой, почтеннейший Калин Калиныч! Благодарствуйте. Все семьей разместились за небольшим столиком, не покрытым даже скатертью, потому что Евмения считала и скатерти таким же предразсудком, как ношение юбок. Лубочные архиереи и генералы смотрели со стен убогой лачужки Калина Калиныча на наш чай строго и укоризненно, точно завидовали этой веселой трапезе, где все смеялись и шутили. -- И вы будете уверять меня, что были студентом?-- спрашивала Евмения Праведнаго, кокетливо улыбаясь и делая глазки. -- Даже самым убогим студентом был,-- уверял Праведный, выпивая уже второй стакан с замечательным аппетитом.-- Да, да... Был беднее самого иова в дни его несчастия, и представьте себе, какой однажды вышел со мной преказусный случай. Жили мы, трое студентов, на Петербургской стороне, на Малой Дворянской улице,-- и как это случилось, право теперь не умею сказать,-- только в одно прекрасное утроу нас на троих осталось из всей одежды всего-на-все только старые калоши, поповский подрясник и старая поповская шляпа... Даже самых необходимейших принадлежностей мужского туалета не доставало, то-есть, по просту сказать,-- ужь извините, Евмения Калиновна, за мою откровенность!-- не осталось на троих даже одних штанов... Представьте себе, что происходило, когда одному из нас нужно было куда-нибудь выйти из дому... Но это еще ничего: выходили обыкновенно по вечерам, а история в том, что у меня была невеста, девушка из очень порядочнаго семейства, которая, не видя меня долго, понятно, очень, скучала о моей особе и в один прекрасный вечер вздумала мне сделать небольшой сюрприз: отыскала мою квартиру и явилась, так сказать, на крыльях любви... Представьте теперь, мое положение, господа! -- Ах, довольно, довольно!-- стонала Евмения, хватаясь за бока.-- Довольно!... У-мо-рили... -- Нет, ужь позвольте досказать,-- настаивал Празедный, раскуривая сигару.-- Вы ничего не имеете против моей сигары, почтеннейший Калин Калиныч? -- Нет-с, помилуйте-с,-- лепетал старик.-- Я ведь православный-с... -- Ну, дядюшка, есть грех, немного прикиржачиваете,-- мягко шутил Гвоздев. -- Ах, Аристарх Прохорыч, вам ей-богу-с грешно-с надо мной смеяться... -- Ну, дядюшка, не обижайтесь, я пошутил,-- успокоивал. Гвоздев огорченнаго Калина Калиныча. -- Господа, позвольте же мне анекдот-то докончить,-- лениво заметил Праведный, попыхивая синим дымком дорогой сигары.-- Согласитесь, господа, что моя невеста все-таки была женщина. -- О... ха-ха-ха!-- со слезами на глазах хохотала Евмения.-- Да, конечно, не мужчина же... -- Нет, и не то хотел сказать,-- поправлялся Праведный.-- Я хотел высказать ту мысль, что моя невеста, как женщина, конечно, была немного ревнива и могла заподозрить меня, по меньшей мере, в том, что у меня в комнате сидит какая-нибудь соперница и что я именно поэтому не отворяю ей двери... Кажется, ясно я выражаюсь? Ну-с, как, выдумаете, вышел я из этого чертовски-затруднительнаго положения? -- Ах, довольно, довольно, Праведный!-- кричала Евмения, кокетливо делая рукой такия движения, как будто отмахиваясь от комаров.-- Понятно, что было дальше... -- Нет, ужь позвольте докончить, Евмения Калиновна!-- упорно настаивал Праведный.-- Видите ли, у нас полкомнаты занимала братская кровать, на которой мы все вместе спали, вот я на нее и положил моих друзей, прикрыл их для приличия одеялом, а сам надел калоши и подрясник... Теперь представьте себе такую картину: на кровати из-под одеяла выставляются головы моих друзей, я стою посреди комнаты в поповском подряснике, а в отворенную дверь с изумлением смотрит моя невеста... Понятное дело, что все разрешилось смехом, и моя невеста только лишний раз убедилась, что я невинен, как сорок тысяч младенцев, так как мои товарищи меньше всего походили на женщину: у одного гусарские усы, у другого борода, как у Аарона. В комнате Калина Калиныча несколько минут стоял заразительный смех: смеялся Гвоздев, с достоинством поглаживая свою бороду, смеялся до слез Калин Калиныч, схватившись за бока и порываясь выскочить из-за стола, а Евмения, закатив глаза, только тяжело дышала, как загнанная лошадь. -- Ну, не желала бы я быть на месте вашей невесты, г. Праведный,-- заговорила Евмения, когда общий припадок смеха немного прошел.-- Хоть вы и оказались невиннее сорока тысяч младенцев, но все-таки... Где вы, Аристарх Прохорыч, откопали такого адвоката? -- Москва -- очень обширный город,-- скромно отвечал Гвоздев.-- Там умных людей все равно как у нас дров... Посидев еще немного и поговорив о каких-то пустяках, Гвоздев поднялся из-за стола и, обращаясь к Калину Калинычу, проговорил: -- Ну-с, дядюшка, сидят-сидят да и домой ходят... До приятнейшаго свидания! Праведный долго держал в своих красных лапищах руку Евмении и довольно фамильярно шепнул ей на ухо что-то такое, от чего даже Евмения вспыхнула вся до ушей, а Калин Калиныч строго сложил свои губы ижицей. Простившись, гости вышли в сопровождении Калина Калиныча. Он все время стоял у ворот, пока Праведный влезал в экипаж. Усаживаясь рядом с Праведным, Гвоздев вопросительно посмотрел на своего адвоката. -- Каши маслом не испортишь,-- многозначительно проговорил Праведный, не зная, куда деваться с своим ужаснейшим животом, упиравшимся ему в колени. Когда лошади тронулись, Праведный не менее многозначительно указывал пальцем на свой лоб, кивая головой в сторону избушки Калина Калиныча. Евмения сейчас же скрылась за перегородкой, а вошедший Калин Калиныч был очень встревожен: обычное неизменное добродушное настроение, казалось, совсем оставило старика. -- Приехали и уехали,-- думал он вслух, позабыв о моем присутствии.-- Венушка, о чем с тобой шептался этот Праведный? -- Анекдоты, родитель, разсказывал,-- отозвалась Евмения усталым голосом из-за своей перегородки. Я скоро простился с Калином Калинычем. Старик вышел провожать меня на крыльцо и, пожимая мою руку, заговорил: -- Ведь вот какой у меня карахтер сумнительный: ночь не буду спать, а все буду думать, зачем приезжал этот Праведный... Они может и с добром приезжали ко мне, а я все буду сумлеваться, потому больно ноне народ мудреный стал-с. Вот хоть Аристарх Прохорыч: ведь ужь знаю-с, что он виноват, во всем как есть виноват-с, а вот поди со мной, совесть ужь такая подлая,-- как заговорил он давича жалобныя слова, так вот у меня слезы и стоят в горле... Ей-богу-с... О-о-хо-хо! Горе душам нашим. Заходите на предки-то, милости просим! А я сейчас схожу к о. Нектарию,-- надо будет поговорить с ним, а то ужь очень сумнительно-с.