Беседуя с доктором на самые разные и сокровенные темы и слыша от него подобные речи, Зулейха понимала, что он был человеком, много всего перечитавшим и передумавшим в свое время.
Разговаривая со своим пожилым другом, Зулейха всегда была начеку, чтобы ни словом не обмолвиться о том, что могло напомнить ему о сыне. Но однажды, несмотря на все старания, все-таки оговорилась.
Как-то раз когда доктор ни с того, ни с сего спросил: «И почему у вас нет детей, были бы, так радовали бы вас», Зулейха сказала только чтобы не оставлять его слова без ответа:
— Может быть, так оно и лучше… Ведь иметь ребенка значит ни с того, ни с сего насочинять себе любовь… а проказники наши могут заболеть, умереть…
И вдруг осеклась, подумав, что эти слова напомнят ему о сыне, и огорчилась.
Однако однажды Эмин-бей разговорился.
— Моему сыну было тогда лет тринадцать-четырнадцать, — начал он и рассказал трогательную историю. И хотя его фразы вроде «у моего сына тогда личико было белое, как слоновая кость», «в это время ребенок очень впечатлительный и сильнее всего привязан к отцу» вонзались в сердце Зулейхи, как стрелы, она ничем не выдала своего волнения, и улыбалась все так же спокойно.
Именно после этого разговора Зулейха обратила внимание на доктора и решила, что в душе он не был таким несчастным, каким казался.
Амбровые четки, коробка от сигарет из блестящей жести, — его радовали подобные вещицы. Когда пароход останавливался и команда забрасывала сети в море, он с детским интересом и радостью ждал, что же вытянут из моря. Он даже думал о будущем, строил планы, питал надежды. Он обещал, что если его снова назначат на должность доктора в Гюльнаре, он снимет цветной домик с садом у кого-нибудь из местных и обязательно пригласит Зулейху с мужем в гости. А сам тоже будет их навещать в Гёльюзу, испросив разрешения у муниципалитета, где-то в середине лета. Ведь плохо надолго оставлять поселок без врача.
Зулейха начала размышлять над тем, что происходило с доктором.
Возможно, старость вовсе не такое жалкое состояние, каким кажется со стороны. Горячность, страдания, приступы безнадежности, доводящие людей до самоубийства, — все это идет от непрерывно работающих легких молодого тела, от лихорадочно бьющегося сердца. Но когда сердце износится, одряхлеет тело, утолщатся сосуды, голова больше не бунтует, душа теряет способность воспламеняться и пылать, и человек, словно гнилой зуб, из которого удалили все нервы, строит последний мир надежд из осколков памяти, из увлечений всякими мелочами вроде четок и жестяных коробочек. И в этой беспечности его и застает смерть.
Ничто не внушало опасений за здоровье доктора, кроме иногда случавшихся приступов удушья. А радость и жизненная сила, которые, казалось, все возрастали по мере того, как он привязывался к Зулейхе, даже придавали ему вид нормального человека. Но некоторые симптомы, появлявшиеся в те периоды, когда он часто дремал в плетеном кресле — то, как у него медленно закатывались глаза, а губы поджимались и бледнели, — Зулейхе казались признаками близкой смерти. То же она замечала в последние дни жизни своего отца.
Первым, кого Зулейха встретила на следующий день на палубе, был капитан с деревянной ногой.
Глава девятнадцатая
— Где мы? — спросила Зулейха.
— Направляемся в Чешме.
Улыбка застыла на губах молодой женщины. Она часто заморгала.
— Разве мы едем не в Измир? — снова спросила она. — У нас есть дела в Чешме?
Капитан слегка повел плечами:
— Нет… Я и сам не знаю, честное слово… Так утром приказал господин Юсуф.
На крышке главного трюма парохода боролись двое. Одним был Малыш Халиль с Мидилли.
Юсуф и еще несколько матросов пристально наблюдали за схваткой. Временами раздавались крики Юсуфа и его смех.
— Давай, Халиль… Вперед, покажи себя! — Увидев рядом Зулейху, он продолжил хохотать. — У нас тут борьба пехливанов… Ваш Халиль не побоялся ножа, решил помериться силами с кочегаром с Сакыза… Но так жестко бьется… Прямо разъяренный бойцовский петушок.