– Нет.
– Почему вечером принесли?
– Ювелир так захотел.
Я спрятал драгоценность в папку, прошелся по кабинету, чтобы успокоиться. Наконец уселся и будничным голосом спросил:
– Знаете, сколько лет хранила Наталья Орестовна свои драгоценности, в том числе и брошь? – Дорфман молча глядела на меня. – Около шестидесяти! Много бед пронеслось над ее головой, но она не продала ни одну, понимаете, ни одну вещицу, чтобы как-то облегчить жизнь. У нее была дочь, она тяжело болела, умерла молодой. Так вот, Лозинская не пожертвовала даже частью драгоценностей, что бы спасти ее! И вы утверждаете, что она подарила вам брошь?
– Бывают и исключения, – негромко заметила Вера Герасимовна.
– Согласен. Но это – не тот случай.
Я тут же выписал протокол задержания Дорфман, подал ей и сказал, чтобы прочла и расписалась.
– Вы меня задерживаете? Но за что?
Я ответил, что у нас есть веские основания подозревать ее в соучастии в убийстве Лозинской, и разъяснил, почему возникло это подозрение.
– Клянусь вам… – Она приложила обе руки к груди.
– Это – не аргумент.
– Чем же доказать мою невиновность?
– Фактами.
– Умоляю, не задерживайте меня… Что я должна сделать, чтобы вы поверили?
– Единственное – сказать правду.
– Я сказала ее!
Она машинально подписалась, а я передал протокол задержания вызванному работнику милиции, негромко сказав:
– Уведите ее, пожалуйста. Печать на протоколе поставлю потом.
Я посидел еще некоторое время, с надеждой посматривая на телефон, но он молчал. На дворе было темно – шел одиннадцатый час… Заперев кабинет, спустился в дежурную часть, чтобы оставить там ключ. По дороге встретился работник милиции, который увел Дорфман. Он молча подал протокол ее личного обыска, из которого явствовало, что у нее ничего не изъято.
– Ну, как? – спросил я.
– Нормально… Молча пошла со мной. Думал, устроит истерику, когда буду заводить в камеру, но все обошлось.
Выйдя из здания МВД, я побрел по улице, продолжая думать над тем, где сейчас может находиться Ахра. Чувствуя, что у правого виска покалывает, поймал такси и поехал на работу. Еще битый час сидел, завороженно глядя на телефон, но он был нем… Потом запер уголовное дело и брошь в сейф и поехал домой – головная боль все усиливалась…
Меня разбудили посреди ночи, в третьем часу.
– Давно тебя в такое время не беспокоили, – сонно проговорила Манана. После перехода на работу в прокуратуру республики я еще ни разу не выезжал на происшествия ночью.
Я молча оделся. В милицейской машине сидели двое знакомых ребят из горотдела. За рулем – Гурам.
– Что, уже задержали? – спросил я, усаживаясь рядом с ним.
– Кого? – Гурам искоса посмотрел на меня.
– Да одного, – ответил я, с надеждой ожидая, что он скажет, что интересующий меня человек задержан.
Мы ехали по пустынной улице.
– Я ничего не знаю, – сказал Гурам, переключая скорость. – А ты? – обернулся он к своему товарищу.
– Нет, – коротко ответил тот.
– Куда и зачем тогда меня везете? – спросил я, еле сдерживая досаду.
– На пирушку, – хихикнул Гурам.
– Какую пирушку? Среди ночи?
– Да понимаете, Зураб Константинович, – сказал Гурам, – брат Ахры Мукба женился и привез невесту прямо к нему домой. Сами же знаете наши обычаи… – Гурам вел автомашину на большой скорости. – Ахра волосы на себе рвет: у него – ни еды, ни питья, а ночью что найдешь? Да и людей нет, кто бы сел за стол и поздравил молодоженов… – При этих словах машина сделала крутой поворот, и я невольно привалился к плечу Гурама. – Он попросил, чтобы мы хоть людей позвали, а сам с другими готовится к застолью. Первым, кого он вспомнил, были вы. Видимо, вас собирается назначить тамадой…
– Меня? Я могу утонуть в одном стакане вина!
– Ничего, справитесь как-нибудь, – многозначительно произнес Гурам, все так же на большой скорости ведя машину.
Я не глядел по сторонам и не думал, куда и как долго мы едем, потому что мысли были заняты другим…
Наконец, впереди показались огни автомобильных фар.
– Да, оказывается, люди уже собрались, – удовлетворенно заметил Гурам.
Выйдя из машины, понял, что меня разыграли – местность глухая, вокруг кусты, деревья. Ахра стоял в свете фар и держал что-то, завернутое в целлофан.
– Поздравляю, – громко сказал я, имея в виду, конечно, наше общее дело, чувствуя, что развязка наступила, но еще не видя того, кто был так нужен, потому что свет слепил глаза. Ахра вяло пожал мне руку, сделал шаг в сторону и показал на человека, который замер у куста:
– Узнаешь? – спросил Ахра.
Я вгляделся – это был Борис Исаакович Дорфман.
Признаюсь, особой радости я не испытал. Это всегда так – стремишься к какой-нибудь цели, а когда она, наконец, достигнута, наступает нечто вроде разочарования.
– Возьми, – Ахра подал мне сверток в целлофане. – Шкатулка с драгоценностями. Будь осторожен: по-видимому, на ней – засохшая кровь.
…Здесь, при свете автомобильных фар, я составил протокол осмотра местности и изъятия шкатулки с драгоценностями. Тщательно описал шкатулку и все, что находилось в ней. Вспомнив рисунок Перегудовой, пришел к выводу, что ни одна вещь не исчезла, кроме золотой броши, которая находилась у меня. Соскобы крови с поверхности шкатулки я решил сделать у себя, с участием эксперта-медика.
Ахра во время осмотра показал яму у куста, где я увидел Дорф-мана, а потом подвел к другой – она находилась довольно далеко от первой.
– Сначала Дорфман выкопал шкатулку здесь и понес в то место, где его и задержали, – тихо сказал Ахра. – Очевидно, хотел перепрятать…
Возле ямы валялся заступ.
По дороге в МВД я привлек к себе Ахру и поцеловал.
– Негодяй, – сказал я шепотом, – не мог выдумать что-нибудь другое? У тебя же нет брата!
– Только сейчас вспомнил, да? – ответил он и крепко сжал мою руку.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Дорфман ничего не отрицал.
– Я мог бы сказать, что старуху убил тот вор, который пробрался в ее квартиру. Я, наконец, мог сказать, что ее убила моя жена, так как знаю, что она задержана вами с золотой брошью, – медленно цедил он слова. – Но я обложен со всех сторон, и бессмысленно говорить так. Убил ее потому, что эту… гадину старую давно нужно было стереть с лица земли. Она погубила не только отца, но и мать, и меня. Если б не она, жизнь моя могла пойти иначе. – Принципа древних римлян, как на первом допросе, он уже не придерживался…
На нем были старомодные очки, которыми пользовался при первой встрече. Худое, морщинистое лицо аскета, голый череп, сужающийся у висков, смиренно лежащие на острых коленях тонкие руки с подрагивающими пальцами, – все это как-то не вязалось с тем, что он рассказывал.
– В тот день чувствовал себя плохо. Да к тому же разболелся зуб. Я пошел к этой старой… – употребил он бранное слово, – чтобы взять анальгин – ведь у нее была целая аптека! Такие, как она, всегда цепляются за жизнь. Постучал раз, другой, но она не отозвалась, и я вернулся к себе. Через час по стуку двери догадался, что она пришла, и снова пошел за анальгином… Зайдя в квартиру, увидел, что здесь побывали воры, – ящики комода были выдвинуты и кой-какие вещички разбросаны. Мадам стояла посреди комнаты. «Все, – сказала она, – перееду к Ганиеву, иначе меня со света сживут». По ее словам догадался, что воры ничего не успели взять. Я понял, что пробил мой час, – по-книжному выразился Дорфман. – Подошел к ней, спрашиваю: «Ты, сволочь старая, помнишь Исаака Патаву?» Старуха побледнела, и я подумал, что она сейчас упадет в обморок. «Да», – прошептала она. «Так я его сын – Борис Патава… Почему ты его выдала?» – «Он требовал у меня драгоценности. Передал через одного человека, что, если я откажусь, то отрежет голову… Что мне оставалось делать?» Она еще и оправдывалась передо мной! – Дорфман рывком снял очки, и в его печальных глазах зажегся огонь. – «Где драгоценности?» – крикнул я… Она молча указала на диван. Я отодвинул его – у стены лежала шкатулка. Открыл и – остолбенел: она была пуста! «Ты еще смеешь меня обманывать?» – закричал я и с размаху ударил ее острой частью шкатулки по голове. Старуха упала… Бил до тех пор, пока не убедился, что она мертва… Все перевернул в квартире вверх дном, но драгоценностей не находил… Я не боялся, что кто-нибудь войдет: Ганиев появлялся от случая к случаю, а моя жена была на работе… И вот, наконец, в старой подушке нашел то, что искал: она зашила драгоценности в нее. Сложил их в шкатулку, обернул в целлофан, который нашел здесь же, спрятал сверток под полу и вышел. Вот и все дела! – Дорфман скупо улыбнулся, погладил лысину и вновь сложил руки на коленях.