– О, друг мой, – вздохнула Эйза. – То, кажется, недобрая вода: подземный жар выходит здесь на поверхность. Как бы она не была отравлена.
Движение озерной глади прекратилось. Но ни Эйза, ни пантера больше не хотели подходить к ней. Звезды усыпали небосвод сверкающим роем, и путникам стоило подумать о ночлеге.
Эйза обошла берег, выглядывая хоть камень, хоть холм, под которым они могли бы улечься и хотя бы с одной стороны защититься от ветра и хищников, которые сюда, несомненно, приходили на водопой. Отойдя на полверсты от болотистого затона, она увидела приземистое сооружение из гранитных плит. Две из них, смыкаясь, образовывали тупой угол. Третья лежала на них, будто крыша, и Эйза позвала пантеру. Когда чудовищная кошка явилась к ней, Эйза сказала:
– Смотри, какое милое укрытие я нам нашла. В полный рост тут, правда, не вытянуться, но, если свернуться, мы защитимся с трех сторон, и ни один ветер, кроме южного, не достанет нас.
Пантера, однако, не разделяла ее радости. Растерянно топчась у гранитных плит, она нюхала землю между ними, и тревожное ворчание вновь доносилось до ушей Эйзы.
– Здесь лежат мертвые? – спросила она, догадавшись о причине тревоги. Кошка ожидаемо не ответила. Эйза увидела, как она пытается поддеть что-то лапой и, опустившись на колени, заглянула под низкий свод.
Наполовину забросанные землей, словно им было уже много дней, в укрытии лежали скорлупы. Выкопав одну, Эйза поняла, что яйцо, которое она покрывала, должно было быть высотой с ее предплечье, и подумала, что чудовищное пресмыкающееся или не менее чудовищная птица тоже посчитали это место лучшим из укрытий на берегу.
– Чего ты боишься? – спросила она, протягивая пантере скорлупу. Кошка тут же принялась обнюхивать осколок. – Они забросаны землей. Прошло уже много времени, детеныши вылупились и выросли, а их мать слишком велика, чтобы явиться сюда.
С этими словами Эйза забралась под гранитную кровлю, подтянув ноги к животу. Пантера была так громадна, что не помещалась в крохотное пространство, потому легла перед сооружением, и ее пушистый бок окончательно закрыл Эйзу от ветра и чужого взгляда. Привалившись к горячему боку, Эйза свернулась, как котенок, чтобы сохранить тепло, и вскоре уснула.
Утро принесло с собой влажную прохладу. Небо сплошь затягивали серые облака, то и дело начинал моросить дождь. Эйза проснулась от того, что не могла разогнуться. Холод сковал спину, и больших усилий стоило вытянуть ноги, коснувшись стопами сочленения плит. Только почуяв, что она проснулась, пантера вскочила на ноги, и Эйза рухнула головой в траву. Потирая ушибленный затылок, негнущимися руками заворачиваясь в плащ, Эйза смотрела на озеро. Гладь была спокойна и холодна, лишь мелкие круги шли по ней от дождевых капель. То и дело озираясь, словно мирная ночь ни на миг ее не успокоила, пантера подошла к воде и, опустив передние лапы в озеро, одним ударом вышибла на берег красноперого окуня. Затем быстро отошла от воды, отволокла рыбу и принялась рвать зубами, пока несчастный окунь был еще жив. Словно страшное предчувствие закралось в душу Эйзы. Почти не мигая, смотрела она, как кошка потрошит рыбу, и в сердце ее рождался страх, будто и ее вскоре должны были сожрать, не оставив и памяти. Тряхнув головой, Эйза сняла и расправила плащ, попытавшись сбить с него водяную взвесь. Грубая шерстяная ткань промокла и отяжелела и слабо спасала от холода. С грустью Эйза подумала, что человеческая женщина на ее месте вскоре заболела бы и умерла, оказавшись в этом неприветливом краю. Ей же, видимо, суждено болеть до самого огненного обруча, где ужасный жар мигом выгонит из нее простуду, а там и самую душу.
Еще она подумала, что, если в озере водится рыба, значит, оно не ядовито, и либо подземный жар начал выходить сюда только недавно, либо она видела просто речное животное. Оставив мешок с золотом в укрытии, с трудом переставляя окоченевшие ноги, Эйза добралась до озера и опустилась на берегу. Пить ледяную воду она бы сейчас не стала, потому принялась умываться, стуча зубами от холода. Она делала это так медленно, что не заметила, как на поверхности озера снова показались пузыри и тихое, но пронзительное шипение раздалось над водой. Этот звук, издаваемый словно огромной змеей, заполнял, казалось, все пространство. Отшатнувшись от кромки воды, Эйза хотела было вскочить, но онемевшие ноги не слушались ее. Озеро тем временем бурлило и клокотало, будто чудовищный костер подогревал его снизу.
– О, друг мой, сюда, сюда скорее! – крикнула Эйза в отчаянии.
Она ждала, что пантера примчится к ней и даст взобраться себе на спину, а затем унесет прочь из этого жуткого места. Но пантера, подскочив к озеру, внезапно прыгнула в середину бурлящего котла и пропала там, словно в одночасье сварилась.
Однако то был вовсе не котел, и в этом Эйзе удалось вскоре убедиться. Издавая леденящее душу шипение, над водой поднялась голова на длинной шее, покачиваясь, будто змея. Эйза и решила бы, что это водяная змея, но голова была драконья. Не успела Эйза понять, что за чудище явилось перед ней, как еще четыре головы показалось рядом с первой. Они были так похожи друг на друга, что Эйза догадалась: головы принадлежат одному туловищу. Вода вокруг них кипела, и алые струи разливались в ней, будто кровь. Должно быть, это и была кровь: когда поднялись еще три головы, Эйза увидела, что они пытаются стряхнуть с себя пантеру, вцепившуюся, словно клещ, в одну из восьми шей.
Пока три головы боролись с кошкой, остальные пять вперили взгляды в Эйзу. “Оставь ее, давай уйдем!” – хотелось закричать ей, но слова теснились в горле, не желая выходить, и с губ ее сорвался только жалкий писк.
Гидра, словно окончательно уверившись, что жертва не двинется с места, запрокинула две головы и издала жуткий звук, похожий на удары железных пластин друг о друга. Тотчас вода под ней закипела снова, будто крошечные воронки образовались в озере, и, яростно шипя, на поверхности появились еще восемь голов, затем шестнадцать, потом три десятка, вот уже почти сотня. Двенадцать малышей-гидр услышали призыв матери и, как она, уставились на Эйзу.
Казалось, пантера перестала занимать старшее из чудищ. С силой тряхнув головой, оставляя в зубах кошки внушительный кусок плоти, мать оттолкнула хищницу и отбросила в воду. Тут только, поняв, что больше не дождется помощи, Эйза совладала с ногами и бросилась бежать. Гидры должны быть неповоротливы на суше, отчаянно надеялась она, им не догнать быстроногую дочь бога.
Но именно так, похоже, думали сами гидры. Стремительным рывком мать вытянула голову и схватила Эйзу за плечо острыми, вывернутыми внутрь зубами. Вцепившись в добычу, тварь подволокла ее к озеру и оставила на мелководье. Но то было вовсе не приглашение к бегству. Только Эйза попыталась подняться, как сотни зубов вцепились в ее плечи. Мать крепко держала ее за руку, пока малыши выбирались на берег, чтобы начать пожирать добычу с другого конца.
Эйзе казалось, она обратилась в чистый дух, ибо ни бог, ни дети бога не могут умереть, пока живо то, чем они владеют. Пока остров у запада материка не обрушится сам в себя, пока не уйдет под воду, пока молодой вулкан не расколет его на части, жив будет островной бог, жива будет и дочь его, Эйза. Тело ее никогда не станет до конца уязвимо и, даже сгорев, заново соберется из пепла.
Но нынче гидры, оголодавшие по холодной поре, пожирали ее и рвали на части. И стопы и голени проглотили двое детенышей, руки достались еще двоим, оставшиеся восемь выели внутренние органы, и мать проглотила голову Эйзы и то, что осталось от ее туловища после пиршества хищного выводка.
Эйзе казалось, душа ее осталась в голове, и она чувствовала, как смыкаются вокруг нее горячие стенки нутра, как падает она на самое дно колодца, такого глубокого, что если лабиринт на ее острове вытянуть в длину – и тогда он не сможет равняться с ним. Но вот падение закончилось, и она рухнула в горячий влажный мешок, словно бы дышащий в окружающем жаре. И тут же ощутила все свое тело, разорванное на тысячу кусков, лежащее в желудках у десятка хищных тварей. Лежа неподвижно, не в силах издать ни звука, она чувствовала едкий сок, пожирающий ее плоть и кости, и в голове звенели слова не слова, а будто бы песня.