Как ни странно, посетитель оказался довольно рассеянным человеком, потому что на этот раз после его ухода в кофейной под столом официант нашёл бумажник. В нём были письма и счета, адресованные Уильяму Кершоу. Бумажник предъявили суду, и вернувшийся на свидетельскую трибуну Карл Мюллер легко определил, что он принадлежит дорогому и оплакиваемому другу «Виллиаму».
Это был первый удар, нанесённый обвинению. Довольно жёсткий, согласитесь. Дело начало рушиться, как карточный домик. Однако бесспорная встреча Сметхёрста и Кершоу и два с половиной часа туманного вечера требовали удовлетворительных объяснений.
Старик в углу сделал долгую паузу, удерживая девушку в напряжении. Он возился со своей верёвкой, пока не осталось ни дюйма, свободного от самых сложных и замысловатых узлов.
– Уверяю вас, – продолжил он, наконец, – что в тот самый момент вся загадка для меня стала ясна, как дневной свет. Я только удивлялся, с какой стати его честь тратит своё и моё время, досконально, по его мнению, допрашивая обвиняемого о его прошлом. Фрэнсис Сметхёрст, полностью избавившийся от дремоты, говорил слегка в нос и с почти незаметным намёком на иностранный акцент. Он спокойно отрицал версию Кершоу о своём прошлом; заявил, что никогда не носил имя Баркер, и, конечно же, тридцать лет назад не был замешан ни в каком деле об убийстве.
«Но вы знали мистера Кершоу, – настаивал его честь, – раз писали ему?»
«Простите, ваша честь, – тихо произнёс подсудимый, – насколько мне известно, я никогда не видел мистера Кершоу, и могу поклясться, что никогда не писал ему».
«Никогда не писали ему? – предостерегающе возразил его честь. – Это странное утверждение, поскольку в моих руках находятся два ваших письма к нему».
«Я никогда не писал этих писем, ваша честь, – так же тихо настаивал обвиняемый, – они написаны не моим почерком».
«Что мы можем легко доказать, – тут же вставил сэр Артур Инглвуд, передавая пакет его чести. – Вот несколько писем, написанных моим клиентом с тех пор, как он прибыл в эту страну, и некоторые из них были написаны у меня на глазах».
Как и заявил сэр Артур Инглвуд, доказать это не составляло труда, и подсудимый, по требованию его чести, несколько раз нацарапал несколько строк вместе со своей подписью на листе бумаги из блокнота. По изумлённому лицу магистрата было легко прочитать, что почерки не имели ни малейшего сходства.
Возникла новая загадка. Кто же тогда назначил встречу с Уильямом Кершоу на железнодорожной станции Фенчёрч-стрит? Обвиняемый предоставил вполне удовлетворительный отчёт о том, как он потратил своё время с момента высадки в Англии.
«Я плыл на «Царском Селе», – начал он, – на яхте, принадлежащей моему другу. Когда мы подошли к устью Темзы, был такой густой туман, что прошло двадцать четыре часа, прежде чем решили, что причаливать безопасно. Мой друг, русский, вообще не сходил на берег; его настолько пугала эта страна туманов, что он немедленно отправился на Мадейру.
Я действительно сошёл на берег во вторник, 10-го числа, и сразу же сел на поезд до города. Я позаботился о своём багаже и кэбе, как уже говорили вашей чести носильщик и кэбмен; затем я захотел найти буфет, чтобы выпить бокал вина. Я прошёл в зал ожидания, и там ко мне обратился человек в убогой одежде, который начал рассказывать мне вызывающую жалость историю. Кто он такой, я не знаю. Он представился старым солдатом, который верой и правдой служил своей стране, а теперь вынужден голодать. Он умолял меня отправиться вместе с ним в его квартиру, где я мог бы увидеть жену и голодающих детей и удостовериться в правдивости и трогательности его рассказа.
Ну, ваша честь, – добавил подсудимый с благородной откровенностью, – это был мой первый день в старой стране. Я вернулся через тридцать лет с карманами, полными золота, и первое, что услышал – эту печальную историю. Но я деловой человек, и не хотел, чтобы меня водили за нос. Я вышел вместе с просителем на туманную улицу. Некоторое время он молча шагал рядом со мной. Я не имел ни малейшего представления, где нахожусь.
Внезапно, обратившись к нищему с каким-то вопросом, я тут же понял, что сей джентльмен позволил мне ускользнуть. Вероятно, обнаружив, что я не расстанусь с деньгами, пока лично не увижу голодающих жену и детей, он предоставил меня моей судьбе и отправился на поиски более легковерной наживки.