— Увольте меня, блядь, сделайте это. Я не собираюсь возвращаться. — Другой привалился к заднему бамперу и тихо плачет в ладоши.
Я скольжу на водительское сиденье и пробую ключ дважды, трижды, прежде чем двигатель заводится. Я стараюсь не думать ни о том, куда еду, ни о том, насколько высока река, ни о том, смогу ли я найти старые шахты, когда поднимется туман.
Мост вырисовывается из тумана, как черная грудная клетка, а его опоры вырисовываются на фоне сияния электростанции на другом берегу реки. Костяшки пальцев на руле острые и бескровные. Я слышу, как дорога меняется под шинами, становится пологой и гулкой, и не свожу глаз с другого конца моста.
Но конец завален. Поперек дороги припаркованы машины под неудачными углами, осколки стекла разбросаны, как блестки, по всему периметру. Мигает фонарь, наполняя туман красным и синим. Сквозь стробоскоп я могу различить коробчатую форму старого Pontiac и силуэт ковбойской шляпы. Похоже, констебль Мэйхью каким-то образом забрал свои дурацкие фары у настоящих копов.
Я нажимаю на тормоза достаточно сильно, чтобы резина завизжала. Ковбойская шляпа поднимается, наклоняясь в мою сторону, и я с внезапной уверенностью понимаю, что мне не проехать мимо него. Мэйхью никогда не нуждался в особом поводе, чтобы надеть на меня наручники, а теперь я вся в крови на месте страшной аварии, каким-то образом соскользнув с крючка за пожар в мотеле несколькими часами ранее. Даже у того, у кого нет личной неприязни, наверняка возникло бы несколько вопросов ко мне.
Но шахты находятся на стороне Мэйхью, на земле Грейвли. Я представляю себе прогнившие доски, бесконечные зеленые сердца лиан кудзу. Сразу за поворотом, короткий спуск с дороги.
Или вверх от реки.
Ручка двери скользит под моими вспотевшими ладонями. Старые железнодорожные шпалы шершавые под моими ногами. В мою сторону светит фонарик, притушенный туманом, а затем раздается крик.
— Кто там? Это ты, девчонка?
Мне кажется, что ноги находятся очень далеко от туловища и плохо соединены, как болтающиеся конечности брошенной марионетки. Они несут меня к самому краю моста. Туман сегодня такой густой и вязкий, что я даже не вижу реки, только загиб пальцев над краем, а потом вообще ничего. Но я ее слышу: та же сладкая песня сирены, которую я слышала в своей голове с момента крушения, бесконечный шум реки, зовущий меня обратно вниз.
Я говорю себе, что в это время года не будет так холодно. Я говорю себе, что прыгала все время, до того как мое тело научилось бояться, когда я думала, что мама, Джаспер и я — неприкасаемые, неуязвимыми, не столько удачливые, сколько слишком быстрые, чтобы невезение настигло нас. Я медленно считаю в обратном порядке от десяти, как учил меня мистер Коул.
Ничего не получается. Мои ноги остаются твердыми и неподвижными. Сердце колотится в горле. Я чувствую, как вздрагивают ботинки Мэйхью, приближаясь, вижу тошнотворный голубой блеск фонарика на своей коже.
Я просто не могу этого сделать. Не могу. У меня было слишком много кошмаров о погружении под воду, я слишком упорно боролся за то, чтобы остаться на суше.
Вот только: Артур пошел ко дну, и я слишком хорошо его знаю, чтобы представить, что он поднимется обратно, если только я не потащу его за собой, как угрюмую Эвридику. Я знаю твердую линию его подбородка и мягкое прикосновение губ, я знаю ужасное чувство вины, которое движет им, и шрамы, которые оно оставило после себя. Я знаю, что он — то, за чем я гонялась, чего жаждала, искала, ждала и надеялась всю свою жизнь: дом.
Я шагаю в туман и позволяю ему нести меня вниз мягко и медленно. Я скольжу в реку легко, почти нежно, как будто вода ждет меня с распростертыми руками.
ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
Я никогда не была умелым пловцом, и вот уже одиннадцать лет не была на глубине.
Бев сказала, что раньше в Боулинг-Грин127 был общественный бассейн, но в 64-м его залили цементом, а не сделали десегрегацию128, так что большинство детей умеют плавать только так, чтобы держать подбородок над водой.
Сегодня я даже этого не делаю. Я позволяю течению нести меня на юг, мои пальцы ног иногда волочатся по сорнякам и камням, мой рот полон металлического привкуса воды. Мое лицо трижды всплывает на поверхность, прежде чем я вижу участок берега реки под шахтами. Не знаю, как я узнаю его в темноте, но узнаю — по наклону ивового дуба, по изгибу берега. Видимо, карты, которые ты составляешь в детстве, никогда не исчезают, а просто складываются, пока не понадобятся снова.