В ее отсутствие город процветал. Они пережили администрацию Гранта и Freedmen’s Bureau34; они заключили мир со саквояжниками35 и воевали со сборщиками налогов. Младший мальчик Грейвли поддерживал семейный бизнес на плаву, открывая новые угольные месторождения и прокладывая железнодорожные пути через реку. Он удачно женился и часто улыбался, и люди начали верить. Элеонора Старлинг оставит его в покое.
Но вот в одну из тех тошнотворных весенних ночей, когда туман стелется по реке белыми завитками, словно стружка под ножом. В одну из тех тошнотворных весенних ночей, когда туман сходит с реки огромными белыми кудрями, как стружка под ножом, брату Грейвли не повезло.
Он сказал жене, что задержится допоздна по делам компании, и уехал на своей любимой лошади, лоснящейся породистой по кличке Стоунволл, который стоил больше, чем зарплата за год большинства мужчин. Стоунволл всегда твердо стоял на ногах, но в ту ночь он, должно быть, зацепился копытом за железнодорожные столбы или подвернул лодыжку. А может, он увидел что-то движущееся в тумане впереди и отказался сделать еще один шаг. Все, что знали наверняка, — это то, что Стоунволл и его всадник стояли на рельсах, когда в полночь проехал поезд с углем.
Доказательств того, что это дело рук вдовы, не было. Но после той ночи Старлинг Хаус погрузился во тьму.
На этот счет существовало несколько конкурирующих теорий: может быть, Элеонора сбежала, и ее мрачная работа была наконец завершена; может быть, духи трех братьев нашли способ отомстить; возможно, она повесилась в порыве раскаяния, а может, просто упала с одной из своих витых лестниц и лежала внизу, сломав шею.
В конце концов шериф взял на себя труд провести расследование, хотя его больше интересовало, в каком состоянии находится тело Элеоноры или ее тело, я сказать не могу, но ворота были заперты, а стены были высокими. Он вернулся в город искусанный и грязный, с выражением отдаленного замешательства, как будто вошел в комнату и не мог вспомнить, зачем.
Иден мог бы забыть о вдове и ее странном доме, если бы было время, и снова вернулись бы к своим делам, но ты уже знаешь, что они этого не сделали. Не смогли по трем очень веским причинам.
Первая — неприятное открытие, что Элеонора, без чьего-либо согласия или одобрения, стала немного знаменитой. Эта ее книга — нездоровая, тревожная вещь, которую все старались не замечать, — заставила ее имя задержаться в доме дольше, чем кому-либо хотелось, как невоспитанный гость.
Второй причиной стал оборванный молодой человек, прибывший в Иден следующей весной. Он называл себя Старлингом, и, возможно, так оно и было; все, что город знал наверняка, — это то, что ворота открылись для него, и после этого в лесу снова появились огни.
О третьей причине говорят редко и лишь вскользь, в виде предположений и намеков. Это что-то в том, как падали тени в Идене после смерти Элеоноры. Это то, как все пошло наперекосяк: река стала темнее, а тучи опустились ниже; богатые угольные пласты иссякли, а здоровые дети заболели; удача испортилась, а сладкие сны испортились. Старлинг Хаус притаился вдали от посторонних глаз, наблюдая за всеми нами.
В прохладные и гнилые ночи здесь по-прежнему поднимается туман. Кто-то считает, что это просто погода, но мой дедушка всегда говорил, что это она: Элеонора Старлинг, превратившаяся в ничто, кроме злобы и тумана, все еще жаждущая крови Грейвли и преследующая город, который все еще ненавидит ее.
СЕМЬ
Я не планировала снова засиживаться допоздна, но вот я здесь: сижу, повернув экран ноутбука в сторону от кровати Джаспера, и печатаю статью, которая не должна была иметь для меня никакого значения.
Я не могла уснуть, даже прочитав шесть глав пикантного пересказа «Красавицы и Чудовища», который я откладывала несколько недель. История Бев словно проступала сквозь страницы, и вместо замка, усыпанного розами, я видела дом, заросший жимолостью. Я почти слышала ее голос: его ритм, легкий шелест табака, зажатого в губах.
В конце концов я сдалась. Я открыла файл, который сохранила как «документ 4», похороненный в группе папок со скучными названиями, и напечатала все это. Я говорила себе, что записывать чужую историю не так плохо, как придумывать свою, как повторять ложь не так плохо, как говорить ее; я говорила себе, что все равно это, скорее всего, полная чушь.
Перед тем как вернуться в свою комнату, я спросила Бев, считает ли она все это правдой. Она наклонила подбородок то в одну, то в другую сторону.