Куда идти, Иван не знает. Куда бежать, коль был везде? Идет Иван наверх, повыше, он чует, в башне может жить монарх. Устал Иван и запыхался, но все идет, бредет, влекомый целью благородной. И вот Иван в чертог вбегает и видит чудный зал, залитый светом, что мусором до потолков завален. Упал Иван на пол, устал он, исходился. Не видит государя, что сбоку притаился.
– Ты кто? Тебя не звал. Скорей уйди! – кричит монарх и вылезает из кровати, забитой мусором.
– Как кто? – удивляется Иван. – Я знаю, кто я, я посол. Но не могу понять, кто ты. Скажи мне, милый человек.
– Ты, видно, не из здешний мест, скотина, не знаешь государя ты в лицо! – заявляет государь и полностью вываливается из кровати. Заросший бородой, власами и бровями, в облезшем бархате и рваных башмаках, предстал тот государь перед Иваном и стал грозить ему увечьями.
– Помилуй, государь, к тебе я за подмогой! Не знал я моды вашей стороны, как здесь монархи проживать желают, – Иван пытается извиниться и оправдаться.
– Молчи, глупец! – государь уходит к окну, нахохлившись. – Ты мало понимаешь. Ведь ты – не я, я понимаю много. Чего ты хочешь?
– О славный государь, правитель Третьей Стороны! И месяц не прошел, как мой король, чье имя славно – Вельзевул Андреич, послал меня к тебе о помощи просить. К нам движется война, что, верно, хочет народ наш и законы разорить. Ты, знаю, слышал о Большой Стране.
– Молчи! – государь грозится кулаком. – Я слышал, больше не желаю.
– Прости, мой государь. Но слышал я еще другое: ты очень любишь на войну ходить и жечь селенья, брать в полон. Ты любишь гнуть металл врага, что в кузнях долго сотворяли, не думая, на что наткнутся можно. Ты нужен нам, о государь, ты нужен королю Страны моей!
– Я знаю, знаю Вельзевула. Я знаю и люблю его. И на войну сейчас бы вышел, но… – государь замолкает, ему вдруг становится неудобно, а оттого он раздражен. – Что ж, ладно, слушай, мой посол. Ты, знаю, глуп, но уж пойми меня, старайся.
Государь садится на замусоренный диван, приглашает жестом сесть Ивана, тот, лишь мусор помаленьку разбросав, садится лишь на краешек зловонной мебели.
– Мой род любил солдат всегда, сказал ты мне, что знаешь это. Верно! Слушай. Собрал отец мой как-то армию, чтоб бить врага, – то было тридцать лет уж. Он взял меня, еще мальчишкой, и вот, врага он одолев, принялся расправляться с пленными. Я слышал вой и стон, и страх из уст их, и мне то зрелище противно стало. Когда исполнилось мне двадцать, пошел я сам в поход, в конце которого врага разбил. Но уж не стал я трогать пленных, отпустил тех по домам, солдатам же сказал, что больше нет нужды им резать связанных. За то меня солдаты возлюбили, ведь не нашлось среди них живодеров. Традиций древних, очень страшных, думал я, лишиться – не беда, но благо. На следующий поход сказал солдатам: «Вас больше я люблю, чем дед мой мог любить, и по любви моей свершу я благо: дисциплину я искореняю, вы подчиняться строгим палкам более не вольны». Солдат меня благословил и, вырвавшись из плена офицеров, пошел по деревням он грабить мирных жителей. До той поры такого грабежа моя Страна не знала, обычно дисциплиной все решалось. Но чего, спрошу тебя, глупец, нельзя нам сделать любви за-ради? Офицерство стало недовольно, пришли ко мне и раскричались гневно, крича, они мне сообщили, что без приказов быстрых, что без страха палки нельзя войну вести. На это их уверил я, что следующий поход удачным будет, бояться нечего. Я верил в славную победу, я помнил, воевали деды – побеждали вечно. Не отменю традицию викторий, одолею вновь я всех.
Настал вот третий мой поход, врага мы окружили, но враг тот дрался страшно, был могучим. Офицерство стало глупо, не смогло вести солдат; солдаты спать вдруг захотели – бой шел ночью – и стали с поля уходить. Кричат им офицеры, угрожают, но сделать ничего не могут. На что такие офицеры мне? С поля я бежал, не смог достичь победы, разбили нас, а офицеры умерли.
Придя домой, в сей славный город, я решил – нужно наказать виновных. И распустил я корпус офицеров, сказал солдатам: «Вольны вы! Пора вам, братцы, славно жить. Я вас люблю». Солдат, поклон отвесив, ушел тотчас же в никуда, меня вмиг бросив. Но я-то знал, что нужно тем солдатам послабленье, я тут же отменил казнь дезертиров, чтоб никто не убегал из рая. И отменив такую казнь, я разрешил солдатам пить во время марша и постоя. Случилось чудо: я проиграл войну! Страна моя несла потери – лесом, серебром, землею. О страшно время! Я ничего не понял, ведь всем солдатам я желал лишь счастья и довольства. Ты глуп, посол, меня не понимаешь…