С большим трудом, едва и речи не решившись, дошел Козьма с людьми до комнаты приемной, как сказали. Тут провожатые, что дело сделав, Козьме удачи пожелали, бежать – стремглав. Сидит Козьма в приемной, он один, страшится сильно. Ни камню белому, ни камню драгоценному его волненья не унять. Сидит он, дожидается, как вот заходит дедушка: он росту небольшого, ниже вдвое гвардии, бела брада его, укладиста, пышна. Подумал тут Козьма: одежда-то на нем простая, не дворцовая, он словно с улицы зашел.
– Ты тоже, дедушка, к царю? – спросил Козьма.
– Ха, здравствуй, здравствуй. Ты посол? – спрашивает дедушка, будто не слыша Козьмы.
– Посол я, верно ты сказал.
– Чай, я не Пушкин, чтоб туману наводить, да ты, быть может, догадался: царь я. Пойдем со мною.
Козьма того не ждал совсем, открыл он рот, слова сказать не в силе. Идет он за царем, сажают его в кресла бархатны, со спинкою высокой. Сам царь садиться за столы из палисандра, дорогим лаком покрытого.
– Рассказывай, посол, зачем пришел, – говорит царь тихим голосом.
Козьма – молчать. Так поражен он.
– Ты не молчи, посол, тебя прогнать могу я, коль ты бесполезен, – все также тихо говорит царь и спокойно смотрит на Козьму.
– Прости, мой царь, прости меня! Я испугался! – Козьма вскакивает на ноги.
– Сядь, не бесись, – произносит царь.
– Я слышу, я сажусь. Пришел я дела быстрого просить: к Вельзевулу-королю, нет мочи, война бежит, как быстрый леопард. Прошу тебя я, от его лица, ты помоги нам, как союзник.
– Про то я знаю, – мягко отвечает царь. Сосредоточен он и тих, он посмотрел в окно, там люди выселятся хороводом – празднуют посла прибытье. – Война уже давно идет, я думал вам помочь, но никого два месяца не видел – ни послов, ни телеграмм. Ответь мне, почему так поздно ты пришел?
– Бежал, как мог, прости уж, царь. Я бегать с детства не приучен, быть может, другой бы добежал быстрей меня.
– Ты разве шел пешком?
– О да, пешком.
– А как же поезд, самолет?
– Прости уж, царь, но Неизвестная Страна такого не имеет.
Царь хмыкнул:
– Неужели?
– Мне верь; тебе я врать не буду.
– Что ж, верю. А есть ли документ? От Вельзевула.
– Нет, документа нет, письма король наш не писал. Зачем же документ, когда есть я?
– Странный вы народ, я вижу; странен ваш король. Но зазорно воевать с Большой Страною мне. О том, конечно, думал я, но знай, посол, тому назад два года, я был союзником Большой, разбили мы страну волков зубастых. Нет, мне не нравится Большая, известно много про нее недоброго, но как мне порубать союзника, скажи.
Козьма – молчать, опять – ни слова. Не знает он, что должно отвечать.
– Ну что ж, молчи. Я думать стану. Скажу наутро. Пойдем со мной, хочу размять я кости, прогуляемся.
– Пойдем, о славный царь, – отвечает Козьма.
Вот двое вышли из дворца, ушли далеко; Козьма с вопросом:
– Мы что же, царь, гвардейцев не возьмем?
– Нет, не возьмем, здесь безопасно. Войною, слышал я, кругом кормятся страны. А что до нас – войной мы не живем, войной мы благо добываем. Ведь знаешь ты, что половина континента мне принадлежит?
– Того не знал я, славный царь! – Козьма ошеломлен.
Вот вышли путники на улицу широкую, кругом машины, гул гудит, и пара много. Летят по небу самолеты, реки дорожной шум все норовит кусать за уши. По тротуарам – театры, рестораны, там люд, богатой формой облаченный, кутит изрядно, веселится. И всюду – смех. И неужель не грех войной такое заработать?
– Ты, царь, молчишь? – спросил Козьма.
– Да, я молчу. Дай мне подумать.
Уж солнце ясное с неба валится, к закату близится; блики красные, червонные вокруг. Народ хорош, тепло кругом, и разомлел Козьма. Глядит и рад он, что в столице оказался через два месяца скитаний по лесам. Но все же помнит о заданьи.
– Могу спросить я?
– Что ж, спроси.
– Я слышал, говорил Фома, что был Аквинским нареченный, что та монархия блага и хороша, в которой ты, мой царь, стал окружен советом мудрых. Так почему бы не собрать вельмож?
– Ха, слышал он! Кто, право, Аквинат? Католик. Но мы же не католики; не стану слушать его речи. И коль собрал бы я вельмож, то слушай, что бы было – вельможи все хотят войны, дабы богатства накопить; а офицеры на войну бегут, чтоб накопить чинов и славы. Не осужу ни чести, ни богатства; и офицеры, и вельможи тоже гибнут за Страну и за меня. Но лучше нам не гибнуть вовсе, ведь жизнь у человека ценой монет и славы не окупится.
Сказал то царь и вновь – молчать.
Козьма задумался и верными нашел слова царя. И показалось тут, что царь мудрец. Козьма глядеть стал пристальней: рост невеликий, а борода – седа. Следит Козьма внимательно – тяжел царь как-то духом; рука его, коль положи Козьме он на плечо, сломала б кости. На вид спокоен, но давят как глаза! Тщедушная фигурка, шаг медленный, упрямый. «Вот царь, так царь, не может быть таких!» – подумал тут Козьма.