Тем временем, подходят к хороводу громкому, что против баров-кабаков резвится. Там люди приодетые, там люди пребогатые танцуют, смелы они, ногами вверх выстреливают лихо да попрыгивают. А то поют:
– Да лужком девки, да лужком девки, да
Лужком девки гуляли, да лужком девки гуляли.
Да с комарикам, да с комарикам,
Да с комарикам плесали, да с комарикам плесали.
Да комарь муху уловил, да комарь муху уловил.
Да ребёрушки, ребёрушки перломил.
Да суставчики, да суставчики порушил.
Да кричал-зипал, кричал-зипал голосам:
– Да подать, маты-й, да подать, маты-й, топора!
Да сяки-руби, да сяки-руби комара!
Завидели царя пляшущие, кланяются, зовут его в круг танцевать, а царь посмеялся глухо, рукой махнул, сказал, болят, мол, ноги. Говорит, смотреть ему не меньшее веселье. А тут давай народ резвиться, как в последний раз, царь услажден, царь веселится, в глазах тяжелых огонек горит.
Царь хлопает в ладоши, но вот обратно повернул, рукой народу машет. Те ему кричат, чтоб возвращался чрез неделю.
Ушли.
Царь поспешил назад, дворец его, как будто манит; спешит, бежит, как будто не устал в свои года, и белоснежна борода его колышется. Вот поравнялись путники с войсками, что вдоль стены стоят. Те в унисон кричат:
– Служить тебе мы рады, царь!
Кивает царь и вдоль рядов идет, как будто нечто вспоминает.
– А есть ли среди вас подпрапорщик, чье прозвище – Крючков? – спрашивает царь. – Ему еще награда затерялась, но я ее доставил.
– Есть таков, царь-батюшка! – из строя выходит один; фуражка на боку, усы закручены, спина ровная.
– Не смей считать, что я тебя забыл, твой подвиг – мне награда. А то – твоя, держи. Держи, ты мощью заслужил. – И царь цепляет к его груди золотую медаль. – Тебе наград не жаль нисколько.
– Рад стараться, царь-батюшка! – отвечает подпрапорщик и приставляет руку к козырьку.
Царь вновь ухмыляется, кивает и идет дальше, Козьма – за ним.
Все царь молчит, ни звука не проронит. Идут они с Козьмой по улицам широким. Идут, Козьма страшится и дивится чудных зданий, те, как дворец, размером лишь поменьше. А царь молчит, на здания не смотрит. Не видит царского лица посол, не знает, что с царем творится. Вот входят в галерею, чей потолок подобен небу хмурому, высок и держится колоннами могучими. Идут, а справа длинный ряд цветочный. Потом – картины, следом – книги. Все царь идет, и голоса́ не слышит, что зовут его. А голоса такие:
– О царь, приди, вкуси последних писков красоты! Картины новые, чудесные; баталий много, много красных дев. Приди, вкуси, о царь! – кричит торговец.
– Царь-батюшка, тебя я дожидался. Тебе могу я книги показать, столь умные, что твой лишь ум постичь их мысль способен. Прошу, зайди ко мне и книги посмотри, – говорит другой торговец.
Но царь молчит, на продавцов – ни взгляда. Как видит, у колонны барышня сидит. Лица на ней уж нету, вниз сползло, грустна бедняжка страшно, хочет плакать. А царь – назад, в цветочну лавку устремился. Зовет солдат, что мимо проходили. Посол на улице все время дожидался разрешения проблемы: вот видит, троица такая: царь, два солдата и цветы – букетов двадцать или больше. Печальной барышне ту груду навалили, и царь обмолвился о тщетности томленья, за ручку белую ту барышню поднял, спросил, куда цветы ей отнести. Та – в слезы, слезы радости. Сказала адрес. Лишь царь солдат по адресу отправил, совет дает ей таковой: беги, мол, хоровод найди, повеселись, развейся. А грусть не может принести довольства. Та девица сбежала, а царь, лишь чуть довольный, к послу вдруг резво подошел.
– Пошли, посол, я все обдумал.
Пришли вот во дворец – и снова в кресла.
– Козьма, послушай, таков скажу вердикт: коль Саваоф мне за ночь мысли не исправит, войны я не начну. Скажу тебе я заключенье завтра. Сейчас иди, поспи в моем дворце, наутро разбужу.
Козьма уставший, сонный, вялый ударом поражен безумно. Что, шел он зря два месяца? Царю перечить он не хочет и говорит лишь:
– Спокойной ночи, славный царь.
– Иди, спокойной, – царь, думою тяжелой награжденный, уходит медленно чрез тусклый коридор.
Наутро царь посла вновь приглашает, сажает в кресла бархатны. Но только речь сказать желает (что начинается вот так: «сказал тебе вчера я, войны я не желаю, и ночь меня убедила…»), как вдруг вбегает некто в царскую палату – сутулый, в рваной шапке и в лаптях, в руках сжимает он неведомую книгу в синей коже.
– Ты, царь, подумай хорошенько! Не зря ты царь – ты дело заверши сперва, – так грозно некто заявляет, садится на диван и – вдруг невидим, растворился.
– Да что за дело! – стал царь зол, он чуду не дивится. – Война опять, война!