- Держи, - он отдал Нарике златоцвет, и она смущенно принялась его грызть.
Справа послышалось тоненькое хихиканье и сдавленный от смеха девичий голос.
- Видела, как она осрамилась с этим красавчиком, знакомым Первоучителя Рентина?
- Думала, он откусит и с ней поговорит, а он златоцвет своей девице скормил! - хихикнула другая девушка.
- Ну вот, значит, на своей и женится!
Ах, вот зачем на свадьбе швыряются разными плодами! Это шуточное или не очень шуточное предложение руки и сердца. Теперь эти девчонки решили, что он женится на Нарике, и они правы. Так и будет!
Музыка оборвалась, гости испуганно замолчали, хозяин дома замер у ворот с кувшином в руке, а барабан с грохотом покатился по мостовой. По переулку величественно плыла фигура в колпаке и золотистой хламиде без нашивок. Что здесь надо радетелю, если молодые уже обожжены в храме?
- Уймись, бесстыдное веселье,
Еще придет сюда похмелье
Бесчестья слезы не искупят,
Печали горькой час наступит!
Дарион почувствовал нестерпимый стыд, будто его застали посреди улицы без штанов. Вот это внушение! Не тот ли это убийца из дворца? Нет, вряд ли, тот должен теперь скрываться в самом темном углу храма, если не совсем сошел с ума. Но с чего это приличная свадьба с обжиганием рук стала бесчестьем? А что до похмелья, то не так уж они здесь и напились! Ученый брат Неско заторопился к незваному гостю с кувшином вина.
- Милости прошу, святой брат, прими на счастье!
Взмах золотого рукава выбил кувшин из руки, и вино выплеснулось на землю широкой красной струей.
- Как смеешь ты слова такие
Сказать служителю Стихии?
Из-за спины дородного Неско выскользнул низкорослый Первоучитель Рентин.
- Здесь дом преподавателя законоведения и свадьба, благословленная священной стихией! Не мешай людям праздновать, святой брат!
Слуга Огня двинулся вперед, как боевой ящер, в звучном голосе загремел гром, рука в свисающем ниже пальцев рукаве грозно указала на молодых.
- Пусть дом очистится от скверны,
Благословить нельзя неверных,
Чьи взоры похоть застилает,
Чей слух распутство закрывает…
Точь-в-точь как тот, из приемной! Сюда бы художника Сеана, чтобы опознал! Но кто бы ни был этот медный бок, портить свадьбу он не будет! Не он один тут стихами может говорить! Глядя в черные прорези колпака, старшина Дарион негромко, но отчетливо произнес в том же ритме.
- Теперь послушай в оба уха,
Сказать тебе не хватит духа
Ни слова больше, мразь, пока
Тебя не взяли под бока.
Радетель плавно отвел руку в сторону, по золотистой хламиде побежали белые вспышки. Неужели ударит огненной карой? Дарион оттолкнул в сторону Нарику и сделал еще шаг вперед. Все замерли, боясь шевельнуться.
- К гостям спиною повернись,
Уйди и в храм свой возвратись…
На конце золотистого рукава раскалился добела огненный шар, вокруг него заплясало рыжее пламя. Сейчас ударит!
- Не смей, остановись, замри,
Ни звука больше, хоть умри!
Дарион прыгнул на радетеля, ударив правой рукой снизу вверх по огненному шару. Грохот, вспышка, огненная кара со свистом ушла в небо, а радетель помчался к выходу из переулка. Скорее за ним! Дарион бросился за ним, но тут же упал – ноги не несли его, а правая рука онемела. Через мгновение золотистая хламида уже скрылась за углом.
- Сбежал, тьма преисподняя! – выругался Дарион, вскакивая и пытаясь согнуть онемевшую руку. Значит, действительно слуги Огня следят новым старшиной Нагорной крепости? Тогда это явно убийца из приемной! Но если медным бокам нужно следить, зачем им убийства и шум на весь город? Следили бы тихо!
- По закону я должен позвать городскую стражу, - сказал, подходя, хозяин дома. - Рошаельский закон это не только позволяет, но и предписывает. Но на деле ведь охрана с медными боками никогда связываться не будет!
Похоже, преподаватель правоведения был прав. Со слугами Огня не связывался даже князь Питворк и его дознаватели.
- Верно, не будут! Лучше дай сюда руку, старшина Дарион! - вынырнул из толпы гостей Первоучитель Рентин. – Сейчас я разберусь в действии огненной кары!
Он ухватился за онемевшую руку и принялся внимательно рассматривать ее, но смотреть было не на что. Рука гудела как после удара по доске, побледнела до синевы, а старые шрамы проступили на ее коже темными полосами. Однако ничего, похожего на ожоги, на руке старшины Дариона не было. Нарика начала было шептать слова какой-то песни, но лечить мыслесилой, как и чем-либо другим, было совершенно нечего. Даже рукав белой рубашки не обгорел, хотя должен был сгореть еще раньше руки, как сгорели росписи и пол в приемной дворца.