Матери хорошо, она вспомнила о своем образовании целительницы и уже нашла при дворе желающих у нее лечиться. Целыми днями она то бегает к больным на дом, то помогает придворной мыследее в императорской лечебнице. А ведь вдовствующая княгиня могла бы поехать вместе с ним к одной из четырех дочерей, сестер князя Аланда, но нет – она не хочет ссорить их с новой родней, позорить родством с изгнанником. Мать полностью потеряла княжеское достоинство, и теперь тащит Аланда по раскаленным улицам выполнять омерзительные обряды только для того, чтобы угодить императорской семье! Но князья Кортола никому не должны угождать и не могут терять достоинства даже под страхом высылки в Пилей! Хотя, если Аланда с матерью на самом деле вышлют, им обоим не миновать подвалов, а может, и виселицы в Град-Пилее. Кажется, князю Аланду Кортольскому действительно придется идти в так называемый храм.
Но как же противно смотреть на эту дымную кумирню! Вокруг узкие переулки с дремучими зарослями кинареи вдоль заборов, по бокам храмовой двери - тощие желтоватые светосборы. Блеск золоченых пузатых колонн бьет в глаза, грубые узоры на ставнях слепят серебром и золотом, желто-красные узоры на стенах переливаются всеми оттенками пламени, будто грозя сжечь входящего. А какими гнусными запахами тянет изнутри! Тут и тошнотворная вонь сгоревшего хлеба, и горький запах златоцветовых веток, и ядовитый дух черного чешуйника! Князь Аланд замедлил шаг, отходя в лиловую тень цветущей кинареи. Мать обернулась к нему.
- Прятаться не имеет смысла, надо просто войти.
- Никто не должен видеть унижение князя Аланда Кортольского!
Мать встала у двери храма и заговорила строго, будто на княжеском совете.
- Кортол придерживается этой веры уже триста лет после первого объединения с Пилеем, и вдовствующая княгиня Зия Кортольская, как все кортольские князья и их семьи, никогда не считала унизительным для себя соблюдать обычаи и вежливость.
- Это не кортольские обычаи, и какая может быть вежливость с пилейцами или сегдетцами?
Мать укоризненно нахмурилась.
- Об этом князь Аланд Кортольский должен был подумать до начала своего восстания. А теперь у него нет выбора, как и у его матери. Точнее, выбор прост – жизнь в Бангаре по обычаям Сегдета или виселица в Град-Пилее.
- Ты не имеешь права так говорить! Я хотел добиться свободы и славы, не моя вина, что жители Кортола превратились в рабов!
Лицо матери стало мрачным.
- Князь Аланд должен не оправдывать свои ошибки, а исправлять их. Сейчас он войдет в храм и сделает все, к чему обязывает его положение князя в изгнании.
Золоченые двери с узорами из языков пламени открылись, и в них появился безликий слуга Огня в золотистой хламиде. Какая мерзость! Блестит, как начищенная медная сковорода! Недаром в Кортоле их называют медными боками. Слуга Огня округло развел руками, будто желал обнять пришедших, и Аланд услышал стихи на своем родном языке. Откуда взялся в Бангаре слуга Огня, знающий человеческий язык, а не только сегдетскую тарабарщину? Должно быть, пилеец какой-нибудь или, скорее, рошаелец - говор грубый, безграмотный, слушать противно!
- Пришло для исповеди время,
И человеческое племя
Обязано нести к Стихии
Свои грехи, да и чужие.
Медный бок замолчал и движением руки пригласил князя Аланда внутрь. По темному молельному залу, или как там назывался у огнепоклонников этот сарай, расплывался горький дым от веток, горящих в пестром эмалевом блюде на высокой ножке. Резные колонны, низкие балки, лавки у стен - все было черно от сажи, только на окнах с цветными стеклами сверкали золоченые перекладины рам.
Медный бок цепко ухватил князя Аланда под голую руку и потянул к резной ширме, украшенной золочеными языками пламени. Другой безликий слуга Огня, с двумя рядами нашивок на рукавах, подхватил под локоть Княгиню Зию и заговорил с ней, коверкая человеческие слова картавым сегдетским выговором. Кажется, белые нашивки указывали на его звание, но какое, Аланд не знал, и не хотел знать. Вдовствующая княгиня спокойно подошла вместе с носителем нашивок, по пути положив жертвенные ветки в блюдо с дымящимися углями. Князь Аланд остановился, глядя на пламя, лижущее ветки, но сильная рука безликого рошаельца потащила его дальше.
- А ну, руки прочь! - приказал князь, из последних сил сдерживая себя. Прикосновение гладкой хламиды было омерзительно, а низкий грубый голос бубнил из-под колпака заученные слова.