Ты не мнителен. Но начальство всегда начеку, начальство считает альпинистов сорви-головами, начальство боится, что они возмутят общество каким-нибудь рискованным действием на скалах. Наверняка у начальства есть в группе свое ухо. Но кто?
Вот, например, об этом восхождении начальство знало еще прежде, чем все было окончательно решено. Кто сигнализировал? Деян? Немыслимо. Никифор? Никогда. Сверху его раскритиковали, и он сердит. Тогда кто же?
Может быть, именно этот вопрос царапает тебе душу, невидимым ядом отравляет твои отношения с друзьями.
Новая снежная волна лишает его сознания.
Новый отрезок сознания, словно одинокий стебель водоросли, влекомый течением.
Он снова переживает прощание с женой и ребенком.
О этот непереносимый взгляд, исполненный тревожного обожания!
Молодая женщина изнурена ожиданием и скрытой разъедающей ревностью. Она провожает его до порога. Он спешит к этим крепким румяным девчонкам с их звонким смехом, который словно эхо отдается в скалах. А она исхудавшая, бледная, измученная. И в воображении ее встают их загорелые щеки, от блеска которых она слепнет.
Но она нарочно говорит о мелочах:
— Не забудь фуфайку!
— Оставь! Она рваная! — Он раздраженно отводит руку жены.
— Я зашила! — тихо напоминает она.
— Ты моя заботливая! — привычно замечает он.
Поспешно ласкает ее, целует малыша.
Она тает в его небрежных объятиях.
Она чувствует, что он уже далеко.
У нее нет сил остановить его хотя бы на миг.
Широкими, жадными шагами спешит он навстречу новому дню.
Словно отпущенный из заточения на свободу. Дом остается вдали вместе с запахом теплой кашки для ребенка.
Огромная нежность всегда запаздывает. Она так долго спешит к самому близкому, что когда достигает его, он уже мертв.
Снежная волна возвращает вожака назад.
Он бросается к жене.
— Ты что-то забыл? — изумляется женщина.
— Тебя! — шепчет он.
Но она не понимает.
— Почему ты вернулся? — Ей страшно.
Прилив нежности так необычен, что пугает и отталкивает:
— Я не пойду! Я останусь с тобой! — заявляет он незнакомым ей голосом.
И вдруг обожание на ее лице сменяется разочарованием:
— Как? Но ведь тебя ждут! На тебя рассчитывают!
— И Деян отказался, — убеждает он задыхаясь. — Почему я должен идти?
Он схватывает ее и хочет прижать к груди, как в первый день их любви. Но объятие его прервано. Жена отталкивает его, как чужого:
— А я-то верила, что ты самый смелый на свете!
Она любит его таким, каков он есть!
И вожак сознает, что нет пути назад.
Надо оставаться собой до самого конца.
Самый близкий ему человек будет презирать его как труса, если он возвратится умудренным и примиренным.
Он заставил любить себя смелого, неблагоразумного, отчаянного. И таким должен оставаться до конца.
И отяжелевшими ногами удаляется он от родного дома.
Лавина топит вожака в своей белой пене.
С львиным ревом, с львиной гривой, она достойна вожака.
Он хочет бросить нам спасительную веревку.
Но лавина опутывает его своими белыми бечевками и швыряет на костер.
Вожак горит на белом огне, словно мученик.
Дым вьется до неба.
— Деян, друг, почему ты оставил меня?! — выкрикивает он задыхаясь.
Лавина отвечает злобным смешком.
— Никифор, почему ты не предупредил меня?! — из последних сил кричит Найден.
Лавина злорадно хихикает.
И вожак сгорает на ледяном костре с чувством непоправимой виновности.
Суеверный вначале сном, затем предчувствием, после — кожей и наконец — всем телом и сознанием вошел в железный вихрь лавины.
Начался неравный поединок с водоворотом снега.
Собрав все силы, он отбивался от налетающих пенистых волн. И одновременно боролся с образами дурного сна, одолевающими его.
Раннее утро перед восхождением. Сонная муть.
— Где мои ботинки? — Он ищет на пороге, под кроватью, в шкафу…
Вещи многозначительно молчат.
— Кто взял мои ботинки? — Он выходит во двор.
Свежевыпавший снег покрыл все вокруг. Два холмика словно пара обуви. Он раскидывает снег — два камня. И много их, таких холмиков.
Он отходит и стучит в окно. Внутри Деян склонился над доской, весь — в своих проводочках.