Белоснежный день среди вечной снежной ночи.
Он слепнет от этого светлого многоцветья.
Он ищет в снегу свои глаза.
Но слух его жив.
Антенна переносной радиостанции торчит из сугроба. Сигнал. Или ему показалось? Пора выходить на связь.
Под замкнутым белым сводом глухо разносится:
— База! Орловец, слышите? Это база! Перехожу на прием!
Взметнулись босые ноги, словно две руки, вскинутые к тяжкому заснеженному своду.
Насмешник слышит сигнал — или хочет слышать. Но не может ответить.
Молчание его воплем заполняет неестественную тишину.
В детстве он ловил снег на язык, но едва коснувшись нёба, снежинка таяла, оставляя пресный вкус дождевой капли. Такой вкус бывает и у неудачных шуток.
Сбылась детская мечта: на языке у него снег. И этот снег остается снегом, не тает тотчас, не превращается во что-то иное — в зернистую кашицу или в воду. Остается снегом.
И это поражает его более, чем удар лавины.
Никто не знает вкуса снега. Он знает. Снег холоден и тверд, как железо. У него вкус смерти.
Губы, язык, нёбо коченеют и превращаются в снег.
Кто еще может сказать о себе, что сбылась его детская мечта?
Он хочет в последний раз подшутить над самим собой.
Он выкрикивает безмолвно:
— Эль-Зет 23. База, слышите? Это говорит Снег!
Кажется, он смеется.
Все же он чем-то отличается от снега — он в состоянии смеяться над собой.
Стихия смеха — самое удивительное чудо.
Человек может лишиться всего: молодости, здоровья, силы, веры, памяти, имени. Но если он сохранил свой смех, он остается человеком.
Где источник смеха? Ищешь — и не можешь найти.
Повод может оказаться совсем ничтожным. А иной раз смеются и без повода. После сам себя спрашиваешь, над чем смеялся. И не можешь разгадать причину своего же смеха.
Смех заложен в нашем генетическом коде. В самой живинке человеческого бытия.
Смех — твое родовое наследие.
Смехом проявляется внутренняя свобода человека.
Никакая давящая сила не может задушить его. Вновь и вновь вспыхивает неудержимый и дерзновенный смех.
Смехом обороняются от враждебного.
Смехом перемогают то, что сильнее, что стоит высоко над тобой. Смех тогда — единственное орудие.
По натуре ты можешь быть даже и меланхоликом. Смех — это не характер, а подсознательная философия. Самоутверждение.
Твоя ситуация может быть самой безысходной. Смех напирает изнутри и облегчает твой груз. Чем тяжелее ты живешь, тем веселее хохочешь, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
Тебя унизили, и ты взрываешься хохотом, защищая собственное достоинство.
А в группе смех — насущная необходимость.
Никто и ничто не может остановить его. Он является в самый неожиданный миг, чтобы облегчить дыхание и ободрить шаг.
Взрывами смеха измеряется здоровье коллектива. Скованные улыбки, подавленный смех, запрет на шутки — всё это признаки болезни.
Но смех всегда найдет выход и зазвучит еще более напористо, отражая натиск.
Смех изнутри регулирует групповые возможности.
Смех — это освобождение.
Поэт вживается в гибель Насмешника. И внезапно ему приходит в голову трагикомическое определение лавины:
— Белый медведь — эпилептик!
Слабоватое остроумие…
И умирая смертью Насмешника, поэт разражается белой бредовой скороговоркой, в которой перемешаны все созвучия лавины: л-л-л, вн-вн-вн… И дальше, дальше…
Последнее видение Насмешника-радиста:
База. Радиопост горноспасательной службы.
Радист на связи:
— Эль-Зет 23. Орловец! Слышите меня?
Порывисто распахивается дверь. Вместе с ветром врывается Деян. Он запыхался и сам напоминает порыв ветра.
— Деян! Как ты вовремя! Орловец не отвечает! — оборачивается радист.
И медлительная лавина рушится прямо на Деяна.
И рядом с этой тяжкой, непрерывной, все усиливающейся лавиной та, горная, выглядит сладким детским сном.
Лавина — вина.
В отчаянной надежде Деян припадает к аппарату:
— Ребята! Слышите? Эй!
Никто не отвечает. Деян замер. Лавина захлестнула его.
Все новые и новые холодные толчки.
Ты учил их, бывал строг, уличал в небрежности, хвалил, был их опорой — какой смысл имело все это? Все, что делал ты, старший друг и учитель, было честно и бескорыстно? Или ты любил в них только себя? Испытывал себя через них? Можно еще рассчитывать на тебя или ты уже не существуешь?