Да, Никифор теперь вожак и главный виновник. Исполнилась его тайная мечта: сместить соперника, напакостить ему, занять его место. Напакостил самому себе. Теперь он всю жизнь будет шагать во главе виновных, вести их по снежным уступам угрызений совести. Теперь никто и никогда не сместит его!
На экране — заснятая снизу — цепочка альпинистов. Вот они идут на фоне облаков по заснеженному гребню. Один за другим, вскинув лица навстречу простору, дружным энергическим шагом. Только оператора нет в кадре.
Деян приподнимается. Ему так хочется ворваться на экран, встать на их пути, крикнуть им… Но белую стену экрана не пробьешь!..
— Разве я не был честен? — Он обращается к самому себе. — Разве я не предупредил Найдена? Там, в саду, где вожак был заботливым садовником… Но нет!.. С таким же успехом я мог обратиться к его саженцам… Он ничего не понял!.. А остальные? Они поняли бы еще меньше!.. Набросились бы на меня… О, как прав был Гельвеций: «Незараженного общим безумием считают сумасшедшим!»
Но существует и другая, более страшная правда: «Никого не судят за пассивность». Наоборот. Вот оно, пресловутое умывание рук — не был, не участвовал. Суди теперь сам себя. Никто не облегчит твою участь окончательным приговором.
На экране Бранко жадно глотает режущий снежный воздух.
В зале шестерых душит мука. Они не в силах перевести дыхание. Не могут оторвать глаз от этого юного, сияющего в рассветном солнце лица.
Твой день рождения! Ты рождаешься в мир, и ты покидаешь его. Приветствуй солнце и простись с ним!
Вожак Найден шагает впереди. Четкий, равномерный шаг — мерило времени.
И вдруг Найден оборачивается к остальным. Что-то кричит. Губы шевелятся. Что он сказал?
Теперь, когда его лицо обращено к сидящим в зале, он может говорить все, и каждый из них слышит свое:
Вот Найден обращается к Деяну:
— Почему ты оставил нас?
— Не спрашивай… То, что я остался жить, — самое страшное унижение! — отвечает Деян самому себе.
Шевелятся на экране безмолвные губы:
— Никифор, почему ты не предупредил меня?
— Это была ошибка…
— Разве ты можешь ошибаться? — Найден едва уловимо улыбнулся.
— Вся моя жизнь — ошибка!
Рядом с Суеверным — костыли. Он слышит:
— Сумей извлечь пользу из своих ошибок!
— Что мне в жизни осталось, кроме костылей?
— Преврати их в крылья! — произносят немые губы.
На экране — человек, присевший на корточки. Поэт. Затягивает шнурок ботинка. Нервные, неуклюжие пальцы. Он раздражен. На лице — выражение комичного недовольства. Если бы он сейчас увидел себя, он бы понял:
На экране — Дарин снежный гротеск. Словно театр теней на фоне снега — ее угловатые убыстренные движения.
Но в зале никто даже не улыбнется. Эта пантомима теперь звучит пронзительным призывом: опомнитесь!
Вот ладонь Дары тянется к глазу камеры и размазывает свой собственный образ, словно хочет этим необузданным жестом заглушить тревогу.
Асен! Он глотает снег. С наслаждением глотает холодную пресную влагу.
В зале Дарино лицо озарено светом. Ненасытно впитывает она взглядом облик того, кто привел ее в горы. Слышит его голос:
— Усталость для человека — великое благо! Только усталость дает возможность насладиться глотком воды, нежностью дуновения ветерка, силой любви с первого взгляда.
Асен вскидывает руки. Это его жест!
— Омниа меа мекум порто! Все свое ношу с собой! И более ничего! Даже смерть не может ничего отнять у меня. Я не боюсь смерти! Тот, кому нечего терять, ничего не боится!
Насмешник и не подозревает о следящем за ним киноглазе. Как он сгорбился. Каким грустным кажется его лицо! Только теперь мы понимаем, как тяжело быть насмешником! Нет ничего тяжелее!
А на экране чьи-то ступни, Человек напрягается. Шагает. До того, последнего, момента, когда шаги его навсегда затонут в снегу.