— Стоп, — судья снова хватает нас за руки и делает второе официальное предупреждение. Он напоминает нам, что в третий раз нас просто удалят с ринга. Зрители дико недовольны, орут, топают, свистят. Скверно, скверно все это, потому что влияет и на нас, и на судей. Мы с тобой переглядываемся по-особому и начинаем играть, как уговаривались для третьего раунда, то есть потверже. Я ударяю, ты отвечаешь целой серией прямых. Я замечаю, что ты бессознательно начинаешь осуществлять ту самую блокировку, о которой говорил Тото.
Только своим страшным правым прямым ты еще не воспользовался, а я уже открылся слева и могу растянуться от твоего удара в любой момент, мы ведь столько времени вместе тренировались, знаем все слабые места друг друга.
Я делаю ложное движение левой рукой и ударяю тебя в голову, не подозревая, что из этого выйдет. Или я не сообразил или твое движение вперед оказалось таким фатально быстрым, но я чувствую, что ударяю тебя страшно сильно, просто швыряю тебя на ограждение и у тебя кровь течет из носа… Я бросаюсь к тебе, чтобы обнять, чтобы не дать тебе упасть, но получаю твердый удар — левый прямой. Открываю рот, хочу что-то сказать, но твоя перчатка закрывает мне рот. «Скверно, скверно!» — шепчу про себя, а публика в восторге, браво, наконец-то — настоящий бокс! Новый взрыв криков и аплодисментов. Что-то липкое ползет к моему левому глазу — ты мне бровь рассек. С облегчением жду — вот сейчас последует врачебный запрет — и все, конец матчу. Мы в расчете. В глазах твоих блестит мое отчаяние… Но только на миг. И снова ты избегаешь моего взгляда, а я боюсь твоего, нет, это не твой взгляд. «Скверно, Ангел, скверно!» — вертится по инерции в моей голове, и вдруг я чувствую, что, сам того не желая, начинаю воспринимать тебя просто как боксера, как человека, который вышел на ринг, чтобы биться со мной, чтобы оспаривать титул чемпиона. Я все реже получаю удары, публика скандирует мое имя, я понимаю, что пустил в ход всю свою технику мастера-чемпиона. Кровь из рассеченной брови уже не течет, но попала мне в глаз. Я вижу тебя каким-то красно-белым. От жара четырех огромных прожекторов прямо над нашими головами, от страшного напряжения я весь в поту, пот щиплет глаза. Все расплывается перед глазами, я вижу тебя смутно, словно сквозь алую пелену. Ты и вправду весь в крови, мои перчатки размазали эту кровь по твоему лицу, по майке. «Скверно, Ангел, скверно», — продолжаю повторять по инерции и бью технично, в полную силу.
До конца матча остались считанные секунды, я, как это со мной случается, открываюсь слева, и вот один из нас уже на полу. Судья считает до десяти и произносит:
— Аут! — и поднимает кверху руку победителя. Не знаю, кто из нас победитель, только слышу, как сквозь сон, радостный голос Тото и неистовые восторженные крики из зала…
Мы уже в раздевалке, стоим под душем, очнувшись, и смотрим друг на друга, не говоря ни слова. Игра, да? Будем играть этак, внушим судьям и публике, будто состязаемся, а сами всех обманем, разыграем красивый дружеский матч! Как на тренировке. Дураки! Участвовать в первенстве, добраться до финала, и на ринге танцевать, вместо того чтобы боксировать?! Хорошо придумано, только не выходит! Существуют правила. А не хотим соблюдать правила, так оставим бокс другим, ты разбирай свои сольфеджио на трубе, а я буду заниматься своей литературой. Иначе не пойдет. Да, Ангел, не пойдет!
Ты уже полчаса стоишь под душем, и я тоже. Хитрец! Думаешь, ты один знаешь, как сделать так, чтобы со стороны не поняли, что ты плачешь? Если кто-нибудь заглянет, то после скажет: