Вы оба выжидаете, приводите в порядок свои мысли.
— Необходима осторожность! — Деян обламывает сухую веточку.
Ты вспыхиваешь:
— Значит, всего бояться!..
Деян направляется к калитке, ты не удерживаешь его.
— Предупреди группу, что я не согласен!
— Предупреди сам! — цедишь ты сквозь зубы.
Деян уже издали махнул рукой:
— Если решишь на меня разозлиться, позвони!
— Незачем!
И вот ты снова наедине со своими мыслями.
Кого слушать? Хорошо давать советы, глядя со стороны. А вожак у всех на виду. Всем ветрам открыт. Попробуй прислушиваться к каждому, и из компаса превратишься во флюгер. Нет! Слушать надо себя! Ты должен слушать себя, чтобы и другие тебя слушали. Ты, одинокий, ни с кем в отдельности не связанный, должен быть со всеми, с каждым одновременно!
Ты озабоченно склоняешься над саженцем…
Ботинок вожака упирается в снег. След за следом сажает он. Что-то проклюнется из этих следов?
Наша цепочка углубляется в горы. Скользко. Все реже роняем слова. Все короче. Только на Дару ничто не действует.
— Всю ночь снег шел! — Она, единственная из всех, оглядывается вокруг.
Мы смотрим только прямо перед собой. Что-то предчувствуем, но не осознаем. В Поэте кристаллизуется наше настроение, оно ищет выхода:
Поэт — медиум, транслятор наших смутных ощущений. Чрезмерная жизненность Дары размывает, прерывает течение этих невидимых волн.
— Снег еще даже не улегся как следует! — громко замечает она.
Никто ей не отвечает, будто и не слышит ее. Пушистые снежные пласты, наметенные с ночи, поглощают наши шаги. Мы словно и не существуем. Безмолвие — отклик на нашу инстинктивную тревогу. Общее молчание людей и природы утешает даже нашу сорви-голову Дару.
Мы невольно прислушиваемся внимательнее к своим шагам. Снег свежий и крошащийся от мороза. Снег-шептун. Он словно хочет нас предупредить о чем-то своим неуловимым шепотом.
Запыхавшийся вожак останавливается. Снег под ним смолкает. И в этом внезапном молчании таится какой-то тревожный сигнал. Вожак — опытный альпинист, понимает язык снега. Одним лишь взглядом, обращенным скорее вовнутрь, к своим собственным чувствам, он оценивает опасность. Вершины гор нависают снаружи и изнутри — в нас самих.
Но твердым шагом вожак Найден затаптывает тихие снежные предупреждения. Упрямо шагает вперед. Нет, он не поддастся этим недомолвкам природы. Любой ценой осуществится задуманное.
Кипящий энергией и юной силой Горазд менее других вслушивается в намеки снега. Пожалуй, сила опасна для своего носителя: она притупляет почти неуловимую утонченность восприятия. И кроме того, Горазд влюблен. Настоящий глухарь на токовании! Горазд исключает малейшие колебания:
— Теперь или никогда!
— Отсюда — на Памир! — кричит нетерпеливый Бранко.
— Погода ухудшается! — замечает Суеверный.
Асен спешит подкрепить свои сомнения цитатой:
— Девиз японских альпинистов: «Вернись, чтобы пуститься в путь!»
Но Дара и мысли не допускает о возвращении, а может быть, это все — ее пристрастие к противоречиям:
— Вот еще один откажется, и все пропало! Целый год нормы сдавали!..
— Целый год прошел напрасно! — дурачится Насмешник.
Ему все позволено. Но нам-то нельзя принимать всерьез его слова.
Никифор, замыкающий, отвечает за правильное движение группы. Самолюбивый, он вычисляет нормы, достижения, минуты отдыха и все вписывает в блокнот. Для него единственное доказательство энтузиазма — колонки цифр. Он ободряет нас сзади, словно подгоняет:
— С каждым шагом здесь мы приближаемся к Памиру!
— А Памир отдаляется от нас! — хихикает Насмешник.
И каждый начинает ощущать какую-то неодолимую решимость. Мы должны идти. Почему? Чтобы выполнить задание? Нет, вовсе не это наш главный двигатель. Есть другое, необоримое чувство… Если уж мы тронулись в путь, мы уже не можем вернуться.