— Почему командир говорил о парашюте? — спросил, подходя к самолету, Львов.
— А вдруг прыгать придется.
Львов не подал виду, что волнуется, однако стал сосредоточенным и серьезным. Может быть, сейчас он и отказался бы от своей затеи, но от такого шага его удерживало самолюбие.
«Сейчас я тебе покажу, что такое пилотаж!» — ликовал я. Начал с того, что рассказал, как пользоваться парашютом, припомнил несколько аварийных случаев, о которых слышал от старых летчиков, в общем, как умел, нагонял на Львова страху. Но капитан оказался не робкого десятка. Он внимательно слушал и сохранял спокойствие. Даже попытался ободрить меня, сказав, что однажды уже летал, правда, на пассажирском самолете.
— Имею и один прыжок с парашютом, — с гордостью показал капитан значок парашютиста.
— Очень хорошо, — сказал я, усаживая пассажира в заднюю кабину. Проверив крепления его привязных ремней, тоже занял свое место в машине.
После взлета набрал скорость несколько больше положенной и сразу же ввел самолет в восходящую спираль. На высоте тысячи метров выполнил комплекс фигур высшего пилотажа. Оглянувшись на заднюю кабину, я увидел вместо краснощекого, уверенного в себе капитана беспомощного, с пожелтевшим лицом незнакомого человека. Неужели это железный Львов? Я забеспокоился и немедленно пошел на посадку.
Зарулив самолет на заправочную и выключив мотор, снова оглянулся. Мой пассажир сидел в прежней позе. Жив ли он? Товарищи помогли ему вылезти, а точнее — вытащили его из кабины и положили в тень под крыло самолета. Прошло не меньше часа, пока Львов пришел в себя и встал.
— Сколько времени мы были в воздухе? — задал он первый вопрос.
— Это нужно узнать у хронометражиста, — ответил техник.
— А где летчик?
— На старте.
Львов неуверенной походкой направился ко мне. Я не мог удержаться от смеха, глядя на его помятый вид. Это был уже не тот Львов, который два часа назад явился посмотреть на легкую, как ему думалось, работу летчиков. Он подошел ко мне и сел рядом на скамейку.
— Это был обычный полет или специально для меня?
— Самый обычный и даже не полный, — ответил я, — не успел выполнить и одного комплекса.
— А что, курсанты получают большую нагрузку?
— Курсанту даем пять-шесть полетов по кругу и один в зону. Причем в зоне выполняется не один комплекс, а четыре, некоторые фигуры — по нескольку раз, для лучшего усвоения.
— И сколько же времени бывают в зоне курсанты?
— По двадцать пять — тридцать минут, а мы с вами летали около десяти.
Больше Львов ни о чем не спрашивал. Он просидел на старте до конца полетов, молча наблюдая за работой курсантов.
— Все же у вас здесь, в этом кажущемся хаосе, есть свой авиационный порядок, — сделал он заключение.
— О каком хаосе вы говорите? — спрашиваю Львова.
— А как же… курсанты иногда обращаются к технику не по уставу, не всегда встают, когда с ними говорит старший…
Строевого капитана смущало многое. Сидящему в кабине самолета курсанту дает задание инструктор. Старший стоит, а младший сидит, да еще пристегнутый ремнями. С точки зрения Львова — непорядок. Во время подготовки самолета курсанты просто разговаривают с техником, потому что некогда каждую минуту обращаться к нему по всей форме. Как умел, я объяснил Львову, что все эти «нарушения» не подрывают субординацию и не снижают дисциплину. На старте вообще не слышно команд, но каждый совершенно точно выполняет свои обязанности, а приказания часто подаются сигналом или только жестом старшего.
Очевидно, мне удалось убедить капитана.
После посещения полетов и воздушного крещения на истребителе он изменил свое отношение к курсантам. Нет, он не снизил требовательности, но стал проявлять больше заботы.
Вместо откомандированного к новому месту службы Ковачева командиром нашего отряда был назначен капитан Кузьмин. С его приходом изменилась и подготовка инструкторов. Он ввел личный час тренировки на боевых самолетах, ставя задачи, приближенные к боевой действительности. Будучи большим мастером воздушного боя и любителем малых высот, Кузьмин поднимал весь отряд и в плотном строю водил на бреющем полете. Мы с рокотом проносились над просыпающимися станицами, затем по сигналу «Разойдись» парами откалывались от общего строя, направляясь в зоны свободного воздушного боя.
Мы с Нестеренко уходили в свою зону крутым боевым разворотом и начинали учебный бой. Дрались упорно, тактические приемы рождались здесь же и преследовали одну цель — зайти в хвост самолета «противника». Нестеренко — этот настоящий богатырь — упрямо шел в лобовую атаку и сворачивал лишь в самый последний момент. Сейчас, когда за плечами большой опыт учебных и настоящих боев, я понимаю, что мы случайно не сталкивались в этом хаосе никем и ничем не предусмотренных маневров. Но и теперь я отдаю должное командиру: он делал важное дело, давал нам боевую закалку, прививал смелость и решительность. Не его вина, что не все правильно понимали это доброе начинание.