В городе открывали памятник. Дамы, разодетые, поехали. Горохов встретил на вокзале. - Катерины Александровны нет? Вот жалость! Владыка хотел поговорить с ней насчет братства. Имели бы свою хоругвь - ах, какая красота...
Он разместил их у решетки, за которой стояло под холстиной что-то тощее. - Я боюсь, - кокетничала становиха, - вдруг там скелет.
Кругом были расставлены солдаты. Золотой шарик на зеленом куполе ослепительно блестел и, когда зажмуришься, разбрасывал игольчатые лучики. Затрезвонили. Нагнувшись, вылезли хоругви и выпрямились. Сияли иконы, костюмы духовных лиц и эполеты. Епископ в голубом бархатном туалете с серебряными галунами приблизился к решетке. Сдернули холстину. На цементном кубике стояла, кверху дулом, пушка, а на ней орел в короне. - Прелесть, прелесть, - щебетали дамы, отклоняясь от брызг святой воды, и растопыривали локти, чтобы ветер освежил вспотевшие бока.
За угощением в палатке было очень оживленно. Ручались, что война начнется завтра или послезавтра. Соображали, куда бежать. - Хорошо вам, фрау Анна: скажете им, будто родились в каком-нибудь Берлине, и конец. - Это надо врать? - спросила фрау Анна. - Никогда не врала. "Господи, а я куда деваюсь", - думала Гаврилова.
- Поеду с вами в Петербург, - сказала Катерина Александровна, выслушав от Марьи Карловны доклад. - Я и так собиралась. Здесь опротивело - не с кем слова сказать.
Накрывали ужин и стучали вилками. Катерина Александровна стояла на веранде. - В Петербург!.. Бредешь по ротам и видишь синий купол с звездами. Тащатся к варшавскому вокзалу сонные извозчики с корзинами в ногах. Из харчевен воняет горелым. Старухи плетутся ко всенощной - в ротондах, в расшитых стеклярусом мантильях...
Луна стояла над забором, наполовину светлая, наполовину черная, как пароходное окно, полузадернутое черной занавеской. - Анна, Анна, ты не захотела, чтобы я отдернула завесу, которою ты от меня закрыта...
Война не начиналась. Приехал муж Марьи Карловны. Ходил на речку загорать. Возвращаясь, выпивал у Розы Кляцкиной бутылку квасу. Под Иванов день Анна Ивановна дала праздник. На яблонях висели бумажные фонарики. Играли музыканты из сквера. Перед садом прогуливалось все местечко. Телеграфист со станции жег бенгальские огни, все освещалось, и мальчишки на улице громко читали заборные надписи.
4
Анна Ивановна и Марья Карловна сидели в цветнике у фрау Анны Рабе. Целый вечер я на фисгармониуме канты играла, - рассказывала фрау Анна. Тогда совсем темно стало, и я фисгармониум закрыла и пошла немного на крыльцо стоять. На небе было много звездочки, я голову подняла и смотрела. Это есть так интересно - я видела кашне и разную посуду, много разные горшки, кастрюльки. Я была счастливая, стояла и смеялася. Приходит Лижбетка: - Вы видели Цодельхен? - Нет. - И вот, сегодня ее нашли за огородом в крапиве.
- Да, - сказала Анна Ивановна, смотря на затянутый фасолью забор. Сегодня Цодельхен, завтра Эльза, а там... - Она замолчала и подняла глаза на серенькое небо. Марья Карловна вздохнула и закивала головой.
- Карльхен ее так любил... После обеда он идет немного посмотреть свои больные, наденет свою шляпочку - он имел такую маленькую шляпочку с зеленым перышком. Цодельхен - с им вместе. Я поливаю грядки, присматриваю на кухне. Тогда вдруг гавкает этот собачка - Карльхен есть на углу и машет своим шляпочком...
Фрау Анна наклонила голову. Гостьи, опустив глаза, молчали. С клумбы пахло левкоями. Чай остывал в трех чашках... Застучали дроги, стали, все подняли головы. Хлопнула калитка, и по обсаженной сиренью дорожке прибежал муж Марьи Карловны.
- Катерины Александровны здесь нет? Война объявлена. Приехали со станции, и вот...
Дамы встали. - Катерина Александровна на горе, - сказала Марья Карловна, - обдумывает завещание. Беги.
- Так тиха сегодня твоя земля, господи. Проехали со станции, прогремели, и опять тихо. Вон какие-то верзилы купаются и не горланят... Дорога к палаццо лежит под деревьями как мертвая... Вспоминается осенний вечер: темнело, было тихо, два узких листика висели на тонкой ветке, маленькие купола с белесоватой позолотой тянулись к серенькому небу...
- Катерина Александровна, война объявлена!
Катерина Александровна перекрестилась. - Спускайтесь, я подумаю. Через минуту она сошла. - Идемте. - Дашенька и Иеретиида шагали сзади. Из садов пахло яблоками.
Съели по куску хлеба с маслом. Катерина Александровна поправила прическу и надела цепь. Марья Карловна пригладила ладонями кофту и надела на девочек белые платья. Ее муж взял Катерину Александровну под руку. Тетечка, вы с ним, я с детьми - перед вами. Дашенька - впереди, с флагом. Иеретиида пойдет сзади... Около Пфердхенши будем кричать "долой Германию". Катерина Александровна сказала "с богом", вытянули лица, Иеретиида отворила калитку, Марья Карловна взмахнула руками, как регент на клиросе, запели "боже, царя храни" и вышли за заросшую ромашкой улицу.
Гаврилова и ее дачница дочистили крыжовник. Гаврилова перекрестилась: Ну, в час добрый. - Вытерли бумагой шпильки и воткнули их на место, в волосы. Сполоснули руки и сбежали под откос - купаться. - Мальчишки, убирайтесь!
Темнело. Обрыв на другом берегу был желто-красный, как будто на него светил закат.
Наплавались и, скрестив руки, тихо стояли в темной воде. - Погодите-ка, что за история? - Дачница выскочила, натянула рубаху и побежала. - Война объявлена, - задыхаясь, крикнула она и стала одеваться. Народищу... акцизный с флейтой!.. - Гаврилова одна стояла над водой, спешила и трясущимися пальцами путалась в тесемках.
Брянск, Губпрофсовет