К счастью, Старик умел видеть масштабно и поэтому привычно скорректировал невеселые мысли, навеянные, несомненно, недавним разговором в институте.
Он всегда считал высшей справедливостью равные возможности для всех. Высшей справедливостью и высшей целесообразностью. Он понимал, что значит это обстоятельство для общества, для науки — непрерывный и мощный приток свежих сил со всех концов огромной страны, еще совсем недавно, на его памяти, лапотной и купеческой. Стоило ли удивляться, что этот мощный живительный поток нес с собой мусор — древние, веками копившиеся привычки? Общество платило по старым счетам, отдавая долги истории в своем головокружительном прыжке в будущее. Такая масштабность взгляда часто выручала Старика: события представали перед ним в своем истинном размере. Собственно, и шефом он смог стать благодаря этому замечательному качеству.
Вот, пожалуй, и все, чем мог утешиться Старик, размышляя о неприятном разговоре в институте.
Насмотревшись вдоволь на город и не порадовав Иннокентия Павловича патетической речью, Старик вернулся к машине, только и спросил с усмешкой:
— Твой-то дом еще стоит?
— Наш-то не тронут. В нем музей откроют. Вэ Вэ Соловьева! — ответил Иннокентий Павлович с прежней непримиримостью.
Шеф уже сожалел о своем неосторожном замечании, которое привело Билибина в столь возбужденное состояние. Не дай бог начнется склока! Она была бы сейчас совсем некстати, нарушив изящную комбинацию, которая начала складываться в голове Старика под конец беседы с Василием Васильевичем. Но не возить же Билибина с горки на горку, пока тот не остынет.
— С Юрчиковым вам бы встретиться, — вдруг произнес Иннокентий Павлович совершенно спокойно.
— Обязательно! Вот как-нибудь приеду…
— Нет, сейчас! Вон он, Юрчиков-то!
Машина, спускаясь с пригорка, миновала родной дом Билибина, но не туда смотрел Иннокентий Павлович, а вперед и несколько в сторону, где стоял на отшибе старый, однако еще крепкий домишко на два крыльца, одно из которых ярко зеленело разводами свежей краски. Именно на этом крыльце Иннокентий Павлович заметил хорошо знакомую долговязую фигуру Гены. Не обращая внимания на протесты Старика, Иннокентий Павлович высунулся в окно и принялся изо всех сил звать Юрчикова. Тот вроде бы отозвался, даже спрыгнул с крыльца навстречу, но затем почему-то быстро повернулся и скрылся в доме. Когда же Иннокентий Павлович получил наконец возможность выйти из машины, то на крыльце уже стояла хорошо знакомая ему тетя Даша Селиванова, а на втором, с другой стороны дома, столь же хорошо знакомый ему Николай Фетисов, выскочивший на крики в одном исподнем, потому что как раз переодевался после работы.
— Ты чего, Кеша? — спросила Селиваниха.
— К тебе сейчас никто не заходил, тетя Даша?
— Вроде нет. Все свои. Обознался, что ли?
— Иди к нам, Палыч! — гаркнул со своего крыльца Фетисов. — Иди в гости!
— Спасибо, ждут меня, — ответил Иннокентий Павлович, с недоумением глядя на Фетисова, который, хоронясь за дверью от соседки, подавал ему какие-то непонятные, тайные знаки. К машине Билибин вернулся настолько озадаченный странным поведением своего молодого друга, что даже не сопротивлялся, когда Старик попросил его для пользы дела воздержаться от объяснений с Соловьевым.
— Да ну вас всех, — сказал Билибин устало и отправился домой, едва кивнув Старику на прощание.
Можно лишь пожалеть, что Иннокентий Павлович не проявил настойчивости, а Старик — обычно присущей ему любознательности. Если бы Старик вышел из машины, то, возможно, ему довелось бы познакомиться не только с Юрчиковым, но и с обитателями дома, на крылечке которого стоял Геннадий, и тогда он получил бы убедительные подтверждения своим размышлениям о долгах, которые новая история непрерывно отдает старой. Несомненно, удивленный сходством, он поинтересовался бы у Селиванихи: не родственница ли она Василию Васильевичу? И удовлетворенно покивал бы, услышав ответ. Можно даже предположить, что тетя Даша, определив в шефе большого начальника, принялась бы жаловаться ему на Николая Фетисова, памятуя о прохудившейся крыше, и описала бы все фетисовские художества, на которые он был так горазд, а Иннокентий Павлович, скорее всего, взял бы Николая под защиту, сказав, что тот, несмотря ни на что, мастер на все руки. Вполне вероятно, что и сам Фетисов, не удержавшись, прибежал бы на половину Селивановой и рассказал Старику некоторые подробности из жизни закадычного друга Кешки Билибина так, что шеф, поглядывая на Николая, задал бы и ему вопрос: уж не братья ли они двоюродные? (Старик спросил бы: «Не кузены ли?», и наверняка Николай с негодованием ответил бы, что сроду такими делами не занимался!) Может быть, даже… А впрочем, что тут гадать. Старик уехал, так и не узнав про все эти забавные, но не столь уж случайные совпадения.