Геннадий вернулся совсем в ином настроении. И хотя он вошел с видом человека, который не зря потратил последние два часа и может не чувствовать особой вины за то, что его любимая вместо него занималась грязной работой, хватило Геннадия ненадолго. Уже через несколько минут он сидел на тахте, подперев голову кулаком — в трагической позе роденовского мыслителя, и Светка легко догадалась, что ее Кеша не оценил по достоинству творческого порыва своего новоиспеченного зятя. Ну что ж! Ей это было лишь на руку…
Слухи о том, что отец вместе с Геннадием близки к выдающемуся открытию, конечно, докатились и до нее. Она не стала вникать в суть, лишь уточнила у отца значение открытия. И тотчас в ее прелестной светлой головке стала рождаться новая замечательная идея. Она была, в сущности, все той же генеральной мыслью, которая в последнее время определяла многие Светкины поступки. Вместе с тем она совсем по-иному освещала важную проблему Светкиного бытия. Не только освещала, но позволяла решить одним махом эту проблему, что, как известно, намного важнее.
— Знаешь, — сказала она, присаживаясь рядом с Геннадием и обнимая его, чтобы он лучше прочувствовал то, что предстояло ему услышать. — Я была уверена: Кеша не поймет тебя…
— Все нормально, — вздохнул Юрчиков. — Я ошибся в термостойкости — только и всего…
— Возможно. Но так будет всегда. Он всегда будет прав. А ты всегда будешь в тени.
— Что же из этого следует? — настороженно спросил Геннадий, ощутив вдруг тяжесть Светкиной руки.
— Пойми меня правильно, — сказала она. — Кеша сам всю жизнь нуждался в поводыре…
— Если бы я тебе перечислил, что сделал в науке твой отец… — начал было Юрчиков, но Светка перебила:
— Если бы я тебе перечислила, что сделал для отца дядя Алекс… Ну, Старик, как вы его называете, — добавила она, заметив недоумение Геннадия. — Я была тогда маленькая, они разговаривали при мне откровенно, думали, я не понимаю. Дядя Алекс всегда создавал отцу особые условия…
— И слава богу! — закричал Юрчиков. — Ты действительно не понимаешь! Таким людям, как Билибин, и надо создавать особые условия. Не тратить же его золотые мозги на проталкивание лабораторных заявок!
— Я говорю совсем о другом, — кротко произнесла Светка. — Кеше просто повезло: у него был дядя Алекс. А у тебя кто? Кто тебе будет создавать особые условия? Кеша не станет: его золотые мозги для этого не приспособлены. Значит, ты должен позаботиться о себе сам.
— Не понимаю. Что конкретно ты предлагаешь? — Геннадий явно терял терпение.
— Не держаться в тени у Кеши. Выходи вперед. Кеша уже достиг всего, ему ничего не надо. А нам…
— Ну, спасибо, ну, все объяснила, — с облегчением рассмеялся Юрчиков. — А я-то решил… Оказывается, только и всего: выходить вперед! Уговорила. Мы выходим вперед и машем ручкой — привет, папа, и наилучшие пожелания. Ты прелесть, — продолжал он, привлекая Светку к себе и нежно целуя ее в глаза. — Когда ты говоришь глупости, я готов молиться на тебя…
XVIII
Неделю спустя Иннокентий Павлович, задумавшись, стоял в институтском коридоре возле открытого окна. День был яркий и ветреный, солнце скользило пестрыми пятнами по скамейкам и кустам, но Билибину сейчас весь мир казался одноцветным, расплывчато-неопределенным. Такое счастливое состояние сосредоточенности в последнее время все чаще приходило к нему: взбудораженный мозг продолжал работать, прощупывая новую проблему со всех сторон. Поэтому Билибин не испытал удовольствия, заметив, что мир вновь стал приобретать четкость и красочность. Через несколько минут уже можно было ясно различить на скамейке в скверике одинокую женскую фигуру. Откинувшись на спинку, раскинув руки, поигрывая ножкой так, что белая туфелька прыгала перед глазами, в позе вольной и неприступной сидела там прекрасная незнакомка. Время от времени она поглядывала в сторону Билибина, и тогда ее юное лицо выражало нетерпение. Но тут же она резко встряхивала чернокудрой гривой, обиженно отворачивалась.
— Ой! — произнес Билибин, обретая полностью зрение и уже совершенно не жалея об этом, тем более что незнакомка, опять глянув в его сторону, не отвернулась, а, просияв, вскочила, едва не потеряв туфельку, и — чудо чудное! — подняла руку в трепетном приветствии.