Иннокентий Павлович был дома. Вчера вечером в полусне он почему-то обиделся на свою бывшую жену («Совершенно не думает о дочери, могла и позвонить, небось валюту экономит… А если я давно того… лежу потихоньку в песочке?»). И среди этих лениво-сердитых раздумий вдруг сверкнуло нечто дельное, важное чрезвычайно. Сверкнуло не как молния — тогда бы он наверняка, отбросив сонную одурь, мгновенно насторожился и сосредоточился бы, — а как далекая зарница. Да и зарница ли, не случайная ли вспышка? Нечто дельное относилось к недавнему эксперименту в лаборатории, который должен был подтвердить или опровергнуть расчеты Билибина и который подтвердил их, но лишь после того, как он, по собственному представлению, опустился на четвереньки и принялся шарить ладонями по земле — искать дорожку к истине. Зарница погасла, случайная, бесплодная; Иннокентий продолжал сердиться на жену и жалеть себя, брошенного, неустроенного и полуголодного.
Грустная мысль о песочке, в котором Иннокентий Павлович мог бы лежать по какой-нибудь непредвиденной причине, например отравившись копченой колбасой, до которой был большой охотник и которую потреблял в огромном количестве, запивая пивом, и вовсе отвлекла его. Но песочек, в котором могло оказаться бренное тело Иннокентия Билибина, представился ему не тяжелым, темным от влаги пластом, а беленьким, теплым, пляжным, само же бренное тело — облаченным в пестрые купальные трусы. Он несерьезно относился к проблеме своего бытия и небытия. Может, повода не имел всерьез задуматься, болея редко и легко, или некогда было; над такими проблемами ныне даже философы не размышляют, одни тунеядцы могут себе позволить: у них время есть… В молодости кое-какие соображения приходили ему на ум, когда мечтал о бессмертии, точнее — о бессмертном имени. А теперь… Не потому что потерял надежду оставить нетленным свое имя — наоборот, шансы у него тут кое-какие имелись. Просто понял, что это стремление — смешная попытка обмануть себя. Комплекс Герострата со знаком плюс, кривые буквы перочинным ножом на белоствольной березке: здесь был такой-то. Тогда что же — как у большинства? Живи, пока жив, жизнь одна, другой не дано? Ну нет! Это для простейших. Прошлое и будущее, а он, Иннокентий Билибин, — звено между ними!
И вот этот легкомысленный пляжный песочек, в который он зарылся, отравленный копченой колбасой, совершенно отвлек его внимание. Утром же, вспомнив о внезапной вспышке-догадке, Иннокентий Павлович ощутил сильнейшее беспокойство. Он не помнил, что именно пришло ему в голову вечером, но знал, что потерянная идея несет в себе такие возможности, по сравнению с которыми все сделанное им раньше не более чем его коттедж по сравнению с современным небоскребом. Скорчившись в шезлонге, прикрыв ладонью глаза, он сидел неподвижно, стараясь вызвать вчерашнее…
Сначала он увидел маленький шарик — лабораторную мишень, подожженную лазерным лучом, крупинку, плавающую в багровом паре. Иннокентий Павлович дал пылающий шарик крупным планом. И вот началось то, что в последнее время ставило неодолимую преграду, как представлялось Иннокентию Павловичу, на его пути к истине. Сквозь багровый зловещий туман на шарике неожиданно проступили очертания материков и океанов, знакомые силуэты Африки и Америки. Размеренный голос за кадром произнес: «Энергия, выработанная человечеством, уже через сто лет поднимет температуру земной атмосферы на несколько градусов… Ты знаешь, чем это грозит?» — «Но люди не могут жить без энергии! — возразил Иннокентий Павлович. — Цивилизация зайдет в тупик!» — «Я — напоминаю!» Иннокентий Павлович усилием воли снял посторонние ассоциации и выключил голос за кадром. Теперь шарик вновь стал обычной лабораторной мишенью. Струйки пара давили на ее поверхность со страшной силой в миллионы атмосфер. Билибин знал, что будет дальше: шарик просто развалится, не успев как следует сжаться. Но он заставил себя забыть об этом, и крупинка осталась целой. Давление нарастало. Под тяжким напором ударных волн материки начали смещаться, медленно, но неумолимо сползая в океаны. «Ложь! — закричал беззвучно Иннокентий Павлович. — Мы сумеем предотвратить…» — «Не успеете», — печально произнес голос за кадром. «Наука всесильна, она найдет выход!» — сказал Билибин. Голос умолк, а когда вновь зазвучал, сомнение и сожаление слышались в нем: «Давление должно нарастать плавно». — «Но как?» — обрадованно спросил Билибин. «Менять форму импульса луча». — «Легко сказать, — вздохнул Иннокентий Павлович. — При одинаковых условиях…»