— Иди сюда, — ласково позвал Александр Иванович.
— Не пойду!
Пашка даже отступил на шаг от окна, опасливо поглядывая на отца и участкового. «Знает! — окончательно уверовал Калинушкин. — Ей-богу, знает!»
— Паш, иди! — крикнул Фетисов. — Не будет им ничего, вот дядя Саша сказал: ничего не будет. Верно?.. Скажи ему, — шепнул Николай Калинушкину. — А то сбежит!
Как мог Калинушкин заверить Пашку, если сам не был убежден? Кто его знает, что надумает начальство: больно уж всполошились все из-за этих проклятых цветов! Вообще-то что могут сделать? Ну, отругают, конечно, родителей могут оштрафовать, в школу сообщить. Если штрафовать — так ему же поручат. И в школу идти — опять самому. Тут он сам себе хозяин.
— Верно, Паш, — наконец решился он. — Поругают, конечно, а больше ничего.
Пашка опасливо приблизился к окну:
— Честно?
— Честно.
Пашка глотнул воздух, всхлипнув, опустил голову — стала видна его тонкая, в нестриженых вихрах шея.
— Чего, Паш, а? — обеспокоился Фетисов.
— Прости, дядя Саша… — Подняв голову, мальчишка с отчаянной решимостью смотрел на Калинушкина. — Я не знал… Они говорят: пойди нарви нам, рубль дадим. Я и пошел…
Фетисов ошалело уставился на сына.
— Врет! — наконец гаркнул он. — Не верь ему, Иваныч! Врет!
Пашка всхлипнул еще раз.
— Кто они, Паша? — спросил мягко лейтенант.
— Ну, возле забора… Говорят: вон цветы какие, пахнут здорово. Я на велосипеде ехал, а они остановили.
— Погоди, погоди, — заволновался Калинушкин. — Это не шофера ли? Машины стояли возле забора?
— Стояли, — кивнул Пашка. — Две машины.
— Значит, шофера?
— Не знаю, — печально ответил мальчишка.
Фетисов метнулся к участковому:
— Иваныч! Врет! Честно скажу: я его к ребятам узнать послал, трояк посулил, если признаются. Пусть, говорю, признаются, если рвали, ничего им не будет да еще трояк получат… Потому как я тебя, Иваныч, как брата родного… хотел подсобить. Пашка! Я вот сейчас тебе! Отдай трояк, стервец!
Пашка в ответ незаметно показал ему кукиш.
— Ну, пойдешь в отделение? — спросил лейтенант.
— Пойду, — деловито произнес Пашка.
Фетисов плюнул:
— Пропади ты пропадом, шпана! Иди! Там тебя…
— Не запугивать! — грозно цыкнул участковый на Николая.
Пашка влез в окно, доверчиво подошел к Калинушкину, сторонясь отца, протянул грязную ладошку:
— Не беспокойся, дядя Саша, полный порядок будет!
X
Гражданину Билибину И. П. надлежало явиться в Ярцевское отделение милиции к 3 часам дня во вторник 16 июля по вопросу хищения цветов…
Иннокентий Павлович отшвырнул послание. Но тут его осенило: он тщательно расправил смятую бумагу, жирно зачеркнул свою фамилию, сверху написал «Соловьеву В. В.» и достал из стола новый конверт. В ином случае такой фокус доставил бы Билибину пару веселых минут, но теперь он проделал его с мстительным чувством: Соловьев заварил эту кашу, пускай сам и расхлебывает. И без того по его милости нужно бросать все дела, терять драгоценное время, ехать к Старику доказывать необходимость необходимого, элементарность элементарного.
Соловьев, услышав, что Иннокентий Павлович пойдет к Старику, забеспокоился не напрасно. С шефом Билибина связывала многолетняя дружба, если можно назвать так отношения сравнительно молодого еще, а прежде совсем молодого человека и уже старого и прежде уже старого. Этот факт для Василия Васильевича был куда серьезнее, чем все другие, вместе взятые, — ученые звания Билибина, например, его авторитет и право требовать.
Старика побаивались все. Сам Старик побаивался лишь своего молодого друга. Очевидцы утверждали, что Билибин лепит шефу дерзости и частенько даже кричит на него. Иные даже уверяли, что Билибин — побочный сын Старика и тот, чувствуя свою вину, позволяет ему многое. И еще всякую чепуху говорили: непонятное, как всегда, рождает суеверие.
Отношения у них действительно были необычные, и начались они давно, чуть ли не с первого курса университета, когда Старик приметил ершистого студентика. На втором курсе Билибин доводил Старика до бешенства своими сумасбродными идеями, главная особенность которых состояла в том, что их трудно было опровергнуть, впрочем, доказать тоже трудно — настолько они всегда оказывались невероятными. Великолепные он тогда выдавал идеи, Билибин до сих пор с грустным восторгом вспоминал это время. Однажды Старик в ярости запустил в своего ученика увесистым справочником. Билибин водворил справочник на место, высказал своему руководителю все, что думал в этот момент о его умственных способностях, и повернулся, чтобы уйти навсегда из университета, но тут Старик закричал вдруг пронзительным мальчишеским дискантом: