…Было бы сильным преувеличением утверждать, что молодой Иннокентий Билибин пришел однажды в лабораторию, увидел тоску на лицах своих старших ученых коллег и победил все сомнения, дав новое плодотворное направление их работе, хотя сам он иногда в запальчивости уверял, что дело обстояло именно так. Однако заслуги его были очевидны, и с ним не спорили.
Если представить себе вечно ускользающую истину в виде некоего неуловимого экзотического зверя, то Иннокентий Билибин выступал все эти годы даже не в роли охотника, а скорее охотничьей собаки.
И вот теперь он, в течение двадцати лет легко разгадывавший и предугадывавший уловки коварного зверя, вдруг явно потерял чутье, закружился на месте, хотя, казалось бы, след был совсем свежий, тепленький: новичок, щенок ненатасканный и то взял бы его с легкостью…
В лаборатории он провел весь день, впрочем безрезультатно, наутро снова был здесь, но лишь на третьи сутки что-то наконец забрезжило, стало проясняться. Иннокентий Павлович менял и менял условия эксперимента, пока на экранах приборов не засветилась долгожданная змейка. Теперь оставалось внести поправку в расчеты, но это было уже делом нехитрым. Билибина поздравляли, он принимал поздравления без радости. Не хватало привычного блеска, когда решение выдавалось на блюдечке и простым смертным оставалось лишь включить свои установки, поставить их на режим и, покуривая, ждать результата, восхищенно чертыхаясь при упоминании его, Билибина, имени.
Проблема, которой занимался Иннокентий Павлович — сверхвысокие давления, — долгое время совершенно меркла в блеске иных. Журналы и газеты писали о поисках новых частиц материи, о космических лучах и квазарах… Однако все переменилось в одно мгновение. Свергнув с престола бога, наука, как и положено в таких случаях, тотчас заняла его место. Если раньше толковали о неисповедимости путей господних, то ныне говорят не менее красиво: пути науки неисповедимы. Когда вездесущий луч лазера проник в лаборатории, увеличив в миллионы раз возможности исследований, золушка оказалась если и не принцессой, то наверняка дамой, приятной во всех отношениях. Еще никто толком не знал, что принесет человечеству маленький шарик — мишень для луча лазера, сжатый им с чудовищной силой, еще и сам этот шарик существовал пока лишь в жадном воображении ученых, но вокруг него уже расходились кругами великолепные замыслы в самых разных областях человеческой деятельности.
Больше всех новые возможности воодушевили исследователей термоядерной энергии. Двадцать лет маленькими шажками, порой отчаиваясь, вспоминая великого Резерфорда, назвавшего вздором их деятельность задолго до того, как она началась, они приближались к великой цели — созданию мощных источников энергии, без которых цивилизация уже в недалеком будущем могла бы оказаться в тупике. Теперь великая, совсем недавно еще фантастическая цель становилась реальностью.
Результат, полученный сегодня Билибиным в лаборатории, был всего лишь узким мостиком, перекинутым между старыми и новыми представлениями и возможностями, открывшимися перед ярцевскими энтузиастами, да и то мостиком весьма шатким.
Иннокентий Павлович не обольщался. Однако он сделал вид, что разделяет общий энтузиазм, и всем, кто подвернулся под руку — подвернулось человек двенадцать, — предложил отметить успех, устроить небольшой сабантуйчик. Предложение было с радостью принято; тотчас кто-то побежал в кулинарию за шашлыками, кто-то в гастроном за вином — часа не прошло, как все было доставлено, рассовано по карманам и портфелям.
Иннокентий Павлович задерживался. Спустившись по лестнице, он увидел в вестибюле Гену Юрчикова, подскочил к нему обрадованно:
— Ты с нами?
— Нет, — ответил Геннадий, глядя поверх Билибина.
— Постой, — спохватился Иннокентий Павлович. — Я слышал, ты уходишь?
Геннадий еще выше вскинул голову, словно пересчитывал ступеньки лестницы и теперь добрался до самых верхних.
— Мы с вами, по-моему, уже все обсудили.
— Да, припоминаю… действительно, — несколько растерялся Иннокентий. — В самом деле уходишь? Куда?
— Так, в одно место. Самостоятельная работа. Новая… В общем, интересно.
— Ну, рад за тебя. Очень. Давно пора. И как только тебя Соловьев отпустил?
— У нас с ним особые отношения. — Геннадий теперь улыбался откровенно насмешливо. — Он меня и устроил.
— Полна чудес неведомых природа, — вздохнул Иннокентий, не замечая отчужденности Юрчикова.