Проблема Юрчикова его уже не слишком волновала: роль свою он исполнил, остальное было делом техники. Как бы ни упрямился Соловьев, со Стариком он ссориться не посмеет.
И действительно, вскоре Василий Васильевич пришел мириться. Иннокентий Павлович понял это сразу, как только друг его детства появился на дорожке к дому: еще издали вскинул вверх руки, приветствуя и бессознательно показывая таким образом свою покорность. Здороваясь, Василий Васильевич долго не отпускал Билибина, точно не видел десять лет, обрадованно теребил за плечи, посмеивался… Словом, проявлял те признаки, которые у собак куда лаконичней выражаются в движениях хвоста.
— Тебе прислали? — Соловьев показал бумагу из милиции, которую Билибин давеча переадресовал ему. — Напрасно! — продолжал он, когда тот пренебрежительно отмахнулся. — А я пойду!
— Сходи, сходи, — усмехнулся Иннокентий Павлович.
Ему было скучно и жарко. Солнце шло на закат, оставив весь зной на земле. Стволы сосен, бурые у земли, розово-желтые сверху, точно остывали снизу, раскаленные за день докрасна. Пора бы уже прийти прохладе, но не было ветерка, чтобы выдуть жар из леса, все томилось в густой духоте.
Василий Васильевич еще раз внимательно оглядел веранду, обнаружил под столом вентилятор, тотчас притащил его, включил и вздохнул облегченно, развалившись в шезлонге под сквознячком. Весь день Иннокентий Павлович мучился от зноя, даже не вспомнив о вентиляторе; очень глупо, но не выхватывать же его!..
По счастью, Василий Васильевич заметил на столе рукопись, которую Билибин читал до его прихода. Перегнувшись с шезлонга, он лениво перевернул несколько страниц и вдруг так резко подался к столу, что шезлонг под ним затрещал. Иннокентий Павлович тотчас воспользовался этим и бесцеремонно повернул вентилятор к себе.
— Откуда она у тебя? — спросил Соловьев, овладев собой и небрежно отодвигая рукопись. — На отзыв? Официально?
Василию Васильевичу стоило больших усилий не выказывать волнения. Его так и разворачивало к столу, на котором лежала рукопись, как ни пытался он отвернуться от нее, разворачивало, словно подсолнух к солнышку. Он даже глаза опустил, чтобы Билибин не догадался о его мыслях. Не потому что мысли его были дурны, напротив, они естественно и логично вытекали из того факта, что на столе лежала диссертация Олега Ксенофонтовича. Но Соловьев вовсе не хотел раскрывать Иннокентию свои карты. Это нежелание имело под собой строго научное обоснование. Современная наука кибернетика обнаружила, что людей следует рассматривать не как друзей или, того хуже, братьев, а как противников и их отношения — как некую игру, в которой усиление позиций одного автоматически ослабляет позиции другого. Наука установила эту истину сравнительно недавно, Василий Васильевич же осознал ее еще в юные годы. Потому-то он и преуспел в жизни, что инстинктивно всегда мыслил научно и всегда радовался чужой неприятности, поскольку она усиливала его позиции. В давние годы, бывало, студенты поначалу его разыгрывали: «Тебе, Васька, хорошо, ты вон какой здоровый, а у меня вроде чахотка начинается…», «Почему, Васек, меня девчонки не любят, а? И вообще не везет мне в жизни, вчера декан вызывал, вроде отчислять собираются…» И Василий Соловьев безотказно откликался: «Ну да? Чахотка? Брось! Ну ничего, может, вылечат, не все помирают…», «Не любят? Серьезно? Это ерунда, я одного уж такого урода знал, и тот женился. Правда, на кривой… А из института не попрут, у тебя один двояк, вот если бы два или, еще лучше, три, тогда могли бы…» Отвечал он с усмешечкой, с прищурочкой; его скоро зауважали, хотя и окрестили циником, поняв, что он парень совсем не простой и зря они потешались — он сам посмеивается над ними.
Иннокентий Павлович был знаком с законами кибернетики и, что еще важнее, давно знал Соловьева. Поэтому он сразу понял состояние своего гостя, с любопытством наблюдая за трепетным огоньком в его взоре. Сопоставлялись факты, рождались и тотчас распадались связи между ними, возникали и отбрасывались предположения. Поиски оптимального варианта. Как лучше использовать счастливый случай — то, что рядом, на столе лежит диссертация Олега Ксенофонтовича? Почему он обратился к Билибину, а не к кому-либо другому? Случайность или особое доверие? Не хватало двух вводных. «Сейчас он спросит, прочитал ли я рукопись», — подумал Иннокентий Павлович.