Ей пришлось ждать довольно долго, потому что по телевизору шла передача «А ну-ка, парни!» и по этой причине подступиться к Фетисову не было никакой возможности. Он отчаянно вскрикивал, если «его парень» совершал оплошность, давая сопернику возможность вырваться вперед, багровел, поднимаясь со стула и напрягаясь всем телом, если «свой парень» пытался достать противника. Он награждал своего избранника ласковыми подбадривающими восклицаниями, а его соперника осыпал бранью, искренне желая, чтобы с тем случилась в ту секунду какая-нибудь неприятность — подвернулась бы нога или вывихнулась рука. Этих «а ну-ка парней» Николай, понятное дело, не знал, да это и не требовалось, хватало и того, что одного из них он сразу зачислил в свои, а другого в чужие. Иначе смотреть на них было бы так же скучно, как следить, к примеру, за работой двух безымянных пильщиков, разделывающих бревно.
Селиваниха села в сторонке, опасаясь, как бы Николай от полноты чувств не хлопнул ее по спине своей ручищей. Она тоже всей душой желала победы фетисовскому избраннику: если бы победил соперник, то Николай встал бы из-за телевизора злой, о том, чтобы благополучно завершить разговор, интересующий Селиваниху, нечего было бы и думать. К счастью, победил фетисовский герой, и Николай торжествующим ревом приветствовал его, высоко вскинув руки, присоединяясь к тем сотням непосредственных зрителей, которые окружили победителя на экране. Несколько поостыл его восторг при виде главного приза — новенького, в сияющей хромо-лаковой дымке мотоцикла; Фетисов даже крякнул в расстройстве:
— Вот гад! За здорово живешь такую тележку отхватил!
Но мотоцикл вскоре укатили, на экране снова возникло потное, усталое лицо победителя, и Фетисов опять повеселел. Вот тут-то Селиваниха и спросила осторожно:
— Коля, про гроб мы говорили… Шутил ты или как?
— Сделаю, бабка, будь спокойна!
— Бесплатный?
— Бесплатно нынче только мотоциклы раздают, — сказал Николай желчно, кивнув на телевизор. — А я тебе это… в кредит! — вдруг выпалил Николай. — Вроде как стиральную машину. Или пианину! Будешь мне каждую субботу угощение ставить — расплатишься.
— До самой смерти, что ли? — возмутилась Селиваниха.
— А может, ты через неделю откинешься, — сказал Фетисов. — Тут не угадаешь. Кому повезет.
— И то верно, — вздохнула старуха.
— Завтра как раз суббота, — продолжал Николай. — Вот с завтрева и начинай… Считай за первый взнос.
Селиваниха вернулась домой обнадеженная. Никакие видения больше не волновали ее, когда она вновь легла в постель, и спала она спокойно, как обычно спят люди, для которых ясен и безоблачен завтрашний день.
Он и в самом деле оказался ясным и безоблачным. С утра Селиваниха сбегала в магазин, кое-что купила, выбирая самое необходимое и самое дешевое из необходимого, всего на сумму три рубля двадцать одна копейка, накрыла стол, украсила его дарами своей земли — свежими, с грядки, огурцами и помидорами, — выждала, пока Фетисовы пообедают, и лишь тогда позвала соседа.
Николай удивился приглашению: договор он с Селиванихой заключал из чистого зубоскальства. Но отказываться он не привык, дураком надо быть, чтобы отказаться, когда тебе подносят. Поэтому он, недолго думая, перескочил через низенький заборчик, отделявший его владения от соседской территории, и оказал уважение хлебосольной хозяйке, в минуту подобрав все, что находилось на столе, и несколько огорчив Селиваниху, которая рассчитывала, что Николай на сытый желудок не захочет пить или, по крайней мере, есть.
— Так-то лучше, бабка, — сказал Фетисов, с хрустом откусывая половину огурца и целясь оставшейся в воробья, неосторожно присевшего на подоконник. — А то жалобу! Голыми руками Кольку Фетисова не возьмешь! Зато сделай мне на копейку — я тебе рублем верну. Мне на твое угощение наплевать, я и сам себя могу угостить. Мне твое уважение дорого!
Только теперь Николай воспринял всерьез свой шутливый уговор с Селиванихой. Не жалкая четвертинка с закуской из ржавой селедки, банки хека в томате и огурцов нужна была ему и тем более не бабкино уважение. В этой истории Николай сильно вырастал в собственных глазах потому, что всегда приятно сознавать себя умнее или, по крайней мере, хитрее других. Чувство, которое испытывал Фетисов сейчас, было сродни тому, которое испытываешь, захватив в переполненном автобусе свободное место. Если рассказать кому-нибудь из дружков про уговор с соседкой, ни в жизнь не поверят, а поверят — лягут от зависти!