И действительно, очень скоро выяснилось, что дело, которое привело шефа в Ярцевск, не имело никакого отношения к нынешним волнениям Соловьева. Оно тоже было чрезвычайным — настолько, что Василий Васильевич на время даже забыл о нетерпеливом желании получить от шефа согласие на продолжение своих исследований.
Старик потребовал представить перспективный план работы.
— Но мы уже давно представили! — перебил Василий Васильевич и, тотчас сообразив, что имеет в виду шеф, просветленно закивал, компенсируя таким образом свою несдержанность.
Речь шла о составленном еще года два назад проекте значительного расширения ярцевского института, о создании здесь целого научного комплекса. Проект за давностью считался надежно погребенным, о нем уже и вспоминать перестали, тем более что институт продолжал расти, не исчерпав возможностей первоначального проекта. И вот теперь, выходит, дело сдвинулось?
Старик продолжал толковать о новом плане, не вступая в объяснения, а только давая указания, как будто считал Соловьева простым исполнителем. Лишь после того как он замолчал, Василий Васильевич осторожно спросил:
— Есть новости?
— Есть. Пока неофициальные, не будем спешить, — ответил Старик.
«Не будем, так не будем», — подумал Василий Васильевич, прикидывая, кому бы из информированных знакомых позвонить после отъезда шефа, чтобы узнать эти самые новости. Если действительно проект вновь оказался на ходу, Соловьеву предстоял непочатый край работы; следовало заранее подготовиться к ней. Пока же самое время было приступить к делу, которое так волновало его последние дни.
— Кстати, — проговорил Василий Васильевич. — И у нас новости.
— Это какие же? — отозвался Старик, помедлив самую малость, ровно столько, сколько требовалось.
— Поздравлять нас еще рано, — со скромным достоинством начал Василий Васильевич, но тут голос изменил ему, пророкотав торжествующе: — Первые результаты, однако, ошеломляют… Кажется, мы нашли новый подход…
Теперь он и не пытался сдерживаться, обнаружив, как изменилось нечто в его привычно-многолетних отношениях с шефом. Торжествующий рокот его голоса в одно мгновение разорвал невидимые путы, всегда связывающие его в присутствии Старика, он впервые ощутил в общении с ним свою собственную значительность. Василий Васильевич вроде бы продолжал отчитываться, но уже и на отчет это не было похоже: шла заинтересованная, достойная беседа двух крупных ученых; больше всего на свете озабоченных процветанием любимой науки. Шеф лишь изредка перебивал уверенно-плавный рассказ Соловьева требованием уточнить ту или иную деталь; за минувшие три дня Василий Васильевич успел разобраться во всех подробностях своего открытия: вопросы не застали его врасплох.
Старик уже утратил тот молодцевато-бойкий вид, с которым, прошествовав по институтскому коридору, появился в кабинете Василия Васильевича. Сухие складки, сбегающие с лица на шею, набрякли, отчего она заметно раздулась, придавая облику шефа недвусмысленное выражение грозной сосредоточенности, готовности в любой миг сделать опасный выпад. Василий Васильевич, зная отношение к себе шефа, прекрасно понимал его положение. Что и говорить, мало радости присутствовать при торжестве человека, которого много лет терпишь лишь по необходимости! Но он столь же хорошо знал, что личное отношение имеет свои пределы, если речь идет о важных делах: чем дело серьезнее, тем меньше пределы. К тому же торжество Соловьева хотя бы отчасти должно было разделяться самим шефом: как ученый он всю жизнь готовил то, что произошло на днях в институте; как лицо официальное тем более имел прямое отношение к работе ярцевских энтузиастов. Так что Василия Васильевича не смутила грозная сосредоточенность шефа. Зато Старик, впервые не сумев совладать с собой, выразил открыто свои чувства, разговаривая с Соловьевым, и это значило, что шеф наконец принимает его всерьез.
Все же Василий Васильевич несколько сбавил тон. Он особо отметил заслуги своих коллег-помощников Билибина и Юрчикова и вовремя, едва ученая беседа вновь сменилась административной прозой, поспешил вернуться в прежнее состояние. Как ученый, творец, он, возможно, приближался теперь к уровню, на котором находился Старик, но в служебном отношении находился намного ниже — об этом не следовало забывать.