– От родителев такие! Хочешь, вон тот электрический провод перекушу!
– Не, дед! Не выхваляйся! Зачем рисковать? У меня вот тоже сосед был. В семьдесят пять лет по минуте на голове стоял, а потом его параличом разбило. Его предупреждали: «Не выхваляйся, моча в голову ударит!» Вот и ударило.
Дедок, мотнув головой, щёлкнул зубами так, как ловят на солнечном припёке шалавые дворняги надоедливых мух. Щёлкнул и выплюнул в сторону, как мне показалось, конец электрического провода:
– Давай, повторим! – чудной знакомец снова плеснул, не глядя, в мой стакан, который сразу стал полным.
Выпили. Посидели, помолчали.
– Ты баб любишь? – почему-то спросил он.
– Дед, а кто же их не любит?
– А они тебя?
– И я их тоже! – отшутился по обычаю я.
– Да… Бабы – это такая живность, что хошь кого к себе приманит.
– Давай за баб!
– Давай! – расхрабрился я.
Снова выпили.
– Ты, я слышал, в писатели метишь?
Откуда этот патриарх узнал мою самую затаённую мысль? Наверное, архаровцы рассказали! Недавно в газете вышли мои боевые стихи о рабочем классе. Целая подборка, которой я несказанно гордился.
– Ну, вроде того… – неопределённо ответил я.
Дедок откуда-то из-под себя вытащил в кожаном переплёте старинную тетрадь.
– На вот тебе гостинец! Про попов. Почитай! – протягивает фолиант.
В то время я был молод и нелюбопытен, но тетрадь всё-таки взял: нехорошо разочаровывать хорошего человека.
Кожаная обложка тетради была вытерта до самой мездры и жестка, что фанера. Повертел в руках:
– Куда её, дед? С Божьей помощью котельную растапливать!
При упоминании о Боге, старичок весь как-то скукожился, померк. Выхватил из моих рук несколько листков:
– Во-во! Топить будем! – и стал поджигать бумагу и бросать горящее пламя себе под ноги.
– Что же ты, сволочь, делаешь? Сгорим! – я кинулся за ним. В горле першило. Жарко.
Сунув тетрадь за пазуху, я кинулся за этим сумасшедшим.
– Не догонишь! Не догонишь! – по-ребячьи вскрикивал он, бегая по чердаку и разбрасывая во все стороны огонь.
Стало нечем дышать. Ворох бумаг, на которых я сидел уже занялся огнём. Кислородный шланг с рёвом извивался змеёй, выхаркивая из глотки ослепительные куски горящей резины. На чердаке стало нечем дышать, и я, забыв о старике, скатился по лестнице вниз. Там баллоны. Взорвутся. Что делать? Перекрыл вентиль кислородного баллона. Сорвал с редуктора шланг. Баллон в сто килограммов. Взвалил на плечо. Выбежал на улицу. Рабочих никого. Наверное, на обеде в столовой паровозного депо. Далеко. Надо что-то делать! Позвонить в пожарку? Но телефона рядом нет. В стёклах плавилось и горело всё, что может плавиться и гореть. И вдруг полыхнуло так, что стёкла вместе с рамами вышибло почти во всех окнах. Газовый баллон напомнил о себе. Повторился эффект медицинской банки – или нет, эффект вакуумной бомбы, когда много огня, а затем разряжение воздуха. Дом разом схлопнулся, осыпался, превратившись в огромную кучу золы и песка, из которого был сделан. Остались стоять только искорёженные водопроводные трубы с гармошками отопительных батарей играть конец драмы. Пожарной команде здесь делать было уже нечего…
У меня появились проблемы, которые теперь мог решить только самый большой начальник. Хорошо ещё, что рабочих на месте не было. Обошлось без смертельного случая и уголовного преследования. Но вот – старичок… Где он? Остался под кучей обломков и пепла? Или улетел вместе с дымом? До сих пор для меня это загадка.
Сразу же после пожара и обвала дома я был вызван в большой кабинет.
– Ну, вот, – сказал начальник – ты говорил, что там работы на год, а ты за один день управился. Молодец! Я сегодня приказ о твоём награждении подписал. Иди в отдел кадров, ознакомься.
В отделе кадров мне посоветовали больше домов не рушить и вручили новенькую трудовую книжку с приказом об увольнении.
У меня в банно-прачечной котельной топившейся каменным углём работала пожилая женщина, бой-баба, дядя Клава, как все её звали. Работала она кочегаром наравне с мужиками и пила с ними на равных. Работа адская в прямом смысле. Как в преисподней. Была на равных с начальством и, как мне казалось, ручкалась с самим дьяволом. Вот ей-то, жалуясь на увольнение, я и рассказал про старичка-паучка.
– А он похабство какое говорил, или богохульствовал?
– Да, матерился, и всё про баб намекал…
Кочегарша, сняв пропитанные угольной пылью рукавицы, радостно хлопнула себя по мощным бёдрам:
– Точно, дедушка!
– Какой дедушка? Чей? Ты его знала?
– А какая баба его не знает? Домовой это был! Видит – молодой ты ещё, вот и напустил на тебя морок. Шутки у него такие!