Мне надо было явиться по одному срочному вызову, и я решил воспользоваться последним достижением техники — двинуться на аэроплане. Уже намерился вскарабкиваться в него, но Петр Павлович, раскинув руки, встал на моем пути.
— Не пущу! — решительно заявил он.
— Это почему же, позвольте спросить?
— У него мотор неправильно работает.
— Откуда это вам известно, дорогой Петр Павлович, — спрашиваю ехидно. — Если бы вы мне сказали, что у моего коня одышка, я бы вам поверил. А насчет вашей компетенции в воздухоплавании у меня есть некоторые сомнения.
— Все равно не пущу. Мотор работает неправильно.
Оскорбленный летчик ударил себя кулаком в грудь и взмыл в воздух для демонстрации высоких летных качеств своего заграничного аппарата. И рухнул.
— Я же говорил — мотор работал неправильно, — невозмутимо сказал Зеленский.
Так что у меня не было ни малейших сомнений в том, что Митрофан Борисович Греков в самое короткое время окажется перед нами.
Невысокий человек в косоворотке, смуглолицый и черноволосый, очень усталый, на вид мой ровесник — таким я увидел впервые прекрасного художника Митрофана Борисовича Грекова. Смотрит на нас с любопытством, но не без настороженности. Не понимает, зачем он нам понадобился.
Ворошилов объяснил Грекову, по какому поводу мы его побеспокоили. А он нас огорошил:
— Я портретов не пишу. Я баталист.
— По-моему, это как раз то, что надо, — решил я.
— Но раз вы художник, не все ли вам равно, что писать? — не терял надежду Климент Ефремович.
— Не все равно, — сказал Митрофан Борисович. — Я занимаюсь батальной живописью, знаю ее, люблю ее. А портреты, — он развел руками, — не моя специальность, здесь я не силен. Зачем вам иметь вещи хуже, чем мог бы сделать настоящий портретист? Я в академии учился у Франца Рубо, — и в его словах прозвучала гордость.
— Рубо? — мы с Ворошиловым переглянулись.
— Ты помнишь наш разговор? — спросил он меня.
Я помнил. Это было в Крыму, сразу после разгрома Врангеля. Мы оказались в Севастополе, нам порекомендовали посмотреть панораму «Оборона Севастополя», рассказывающую о событиях Крымской войны. Мы были восхищены, тогда уже поняли, что панорама, безусловно, особый вид искусства. И так захотелось, чтобы вот так же можно было создать панораму о нашей героической 1-й Конной армии. Очень мы тогда размечтались и долго говорили на эту тему с Ворошиловым.
В те тревожные годы Греков не писал больших полотен.
— Разве до меня было? — рассуждал он. — Вокруг Новочеркасска бои, смерть, кровь. Уже стало казаться, что я никому не нужен и работа моя никому не нужна.
— Как же вы жили, чем жили?
— Для домашних делал вид, что ухожу на охоту или рыбу удить. Возьму с собой ружье или удочки, а сам думаю: «Чем черт не шутит, может, и вправду подстрелю какую-нибудь дичь или рыбу поймаю? Все к столу сгодится в такое время». Но где там! От голода сил не было ружье поднять, и с удочками стоять — прямо никакой возможности. Рвал на болоте молодые побеги тростника и камыша — тем и питался.
— Напишите картину о Конной армии, — попросил Грекова Ворошилов.
— Но у меня нет красок, — развел тот руками.
— Достанем.
— Но я не видел боев вашей армии.
— Расскажем. А если хотите, даже покажем. И дивизии и тачанки. Познакомим с нашими бойцами.
— Спасибо вам. Вы знаете, возвращается уверенность в своей необходимости, нужности. Без этого от творческого человека ничего путного ждать не приходится. Ведь даже если убедишь себя, что достаточно самовыразиться, вылить свои мысли и ощущения на холст, и найдешь оправдание своему труду, то в этом фальшь. Художник работает для зрителя, для другого человека. Ведь то, что я знаю — я уже знаю, мне не надо убеждать себя. Но поделиться своим знанием, мировосприятием с окружающими, убедить их, вовлечь в круг своих образов, сделать их единомышленниками — вот главное для художника. Я понятно выражаюсь, не скучно слушать меня? — забеспокоился Греков. — Столько времени молчал — аудитории не было, и вот понесло.
— Нет, не беспокойтесь, очень интересно говорите. Я с любопытством слушаю, — сказал я, а Климент Ефремович согласно закивал.
— Все, что вам потребуется, — сделаем, — пообещал он.
Бойцы, как всегда, удивительно быстро разведали, что в наших рядах появился живописец, который отразит славные подвиги Конармии. Греков ездил по селам, станицам и хуторам, где квартировали части, — казарм не было, проводил там бездну времени в разговорах с красноармейцами. А те страстно интересовались работой художника, приходили смотреть, как он пишет эскизы, откровенно делились своими соображениями. Ну и, конечно, давали советы и указания. В живописи ведь все разбираются, просто собаку съели.