Ей хорошо думалось. И мысли ее были сложные-сложные. Нам не понять. Думала она об этих своих мелких штучках, о том, где что убрать, а где и прибавить. И нам с вами никогда не уяснить, почему от этой самой прибавки размеры штучки должны уменьшаться. Оставим это на совести Анны Павловны, которая выглядит в данный момент весьма экзотично и уже про себя распределяет, кому из своих сотрудников какую часть идеи поручить для разработки. А лучшей подруге она ничего не собиралась поручать, а, наоборот, высчитывала, под каким бы соусом ее уволить, потому что Анна Павловна как тщательно полы мыла, так и работала. И бездельников не терпела.
Тут зазвонил телефон. Анна Павловна не без труда поднялась и, бросив на ветер пару неологизмов, сняла ближайшую трубку.
Звонила очередная лучшая подруга Лена Карамазова.
— Павловна! Можешь быть свободна, атташе-кейс я купила.
— Слава аллаху.
— Ну уж не до такой степени свободной. Сапоги моей Таньке надо. Готовь сани летом, сама понимаешь. Те деньги, что дала, на них и пусти.
— Больше нет никаких указаний? Может быть, требуется построить дворец или разрушить город? Только прикажи, мы все могём.
— Нет, все. Свистни, когда муж уедет в командировку, приду потрепаться. А если раньше сапоги купишь, звони само собой.
Анна Павловна положила трубку и немедленно сняла ее снова: звонила Алла Аркадьевна.
— Забыла спросить, лекарство достала?
— Алла, я не могу достать эту заумь. Советский Союз ее не импортирует.
— Брось! Ты да не можешь! Скажи просто — не хочешь. А не можешь, так зачем тогда было за министра замуж выходить? Всем вам на наши нужды наплевать. Зажрались. Совсем от народа оторвались. Знать. Голубая кровь. Наркомовская дочка!
— Я в такой форме разговаривать с тобой отказываюсь. Я могу достать только те лекарства, которые у нас есть. А про твое даже никто не слышал. Чего ты разошлась? Случилось что-нибудь?
— Тебе не понять.
— Где нам, дуракам, чай пить.
— Отчет о работе за месяц с меня требуют.
— Кто?
— Ванюшкин.
— Скажи ему, что это не его дело. А вот я приду послезавтра и вправду с тебя отчет потребую. Готовься.
И Анна Павловна повесила трубку.
Нельзя сказать, что настроение у нее стало лучше, чем прежде. Но птицы пели, солнышко в окно припекало, халат она скинула, осталась в трусиках и в майке. И вот в этом культурном виде шуровала тряпкой, в нужный момент смывая ее в ведре, по углам.
И вспомнилось ей тут, как ее лучшая подруга, дочка замечательного полководца, наняла домработницу. Та вот также достигла самых труднодоступных, потаенных мест ее квартиры, а потом смылась с частью особенно полюбившихся ей вещей. По непонятной случайности дорогих также и сердцу хозяйки. Лучшая подруга заявить-то в милицию заявила, но там совершенно резонно спросили имя, фамилию и отчество лихой домработницы. И выяснили, что нанимательница паспорта предложившей свои услуги стахановки в глаза не видела. Так что милиция — и винить ее в этом невозможно — оказалась бессильна. Но лучшая подруга, работая под девизом «Сделай сам», через месяц после побега встретила свою старательную помощницу на улице и уж так за нее ухватилась — весь МУР отрывал, еле оторвал. Знай наших.
Анна Павловна переползла в холл, думая о том, что же у них можно украсть? Если судить по ее, выходило, что польститься — так, чтобы рисковать, — не на что. Разве книги?
Часа через полтора с протиркой полов было покончено. Полюбовавшись своей работой, хозяйка дома сочла, что теперь самое разумное встать под душ. Но в ванне плавали замоченные с вечера мужнины сорочки, их она в прачечную не носила, считала, что там уродуют воротники, собственно, единственное, что и должно отлично выглядеть, потому что муж не дрова колет и пиджак на службе прилюдно не снимает.
Поэтому Анна Павловна просто насухо растерлась мохнатым полотенцем, влезла в джинсы, набросила кофточку и решила, что, прежде чем приняться за стирку, неплохо бы пропустить чашечку кофе.
С ним она опять устроилась в кресле и покейфовала десяток минут. Но тут в дверь позвонили.
На площадке стояла невысокая молодая женщина, одетая во все хорошее. Плащик темненький, чуть потерявший новизну от сухой городской пыли и соприкосновения с многолюдной текучей толпой. Припудренные улицей туфельки, сумочка модная и свежая прическа, от которой слабо пахло еще не до конца улетучившимся лаком. Еще бы полчасика, и запаха совсем не осталось бы. А вот глаза были чуть растерянными, немного смущенными и очень грустными.