Лука был младшим. Перед ним шел Денис. Анна Павловна знала о нем только из семейной хроники: Денис погиб еще в гражданскую. Этот вот совершенно не желал быть Братом. Он добывал собственную славу с саблей в руках, на лихом коне.
Следующий — Прохор. Этот был военным и человеком в большой степени самостоятельным. В гражданскую — кавалеристом, но в Отечественную служил в авиации (видимо, в конной авиации, говорила Анна Павловна). Но у этого тоже все было не слава богу.
Когда-то, как и все в то время, сочетался он гражданским браком с теткой Глафирой. Троих детей нарожали, всех вырастили — Анна Павловна любила этих своих кузин и кузена. А когда браки стали оформлять государственным порядком, Прохор с Глафирой начали стесняться идти в загс: не молоденькие вроде бы, не покажутся ли смешными? Так они жались несколько лет. А когда наконец собрались, на авансцену выдвинулась Варвара.
— Проша! За каким рожном тебе расписываться с Глафирой? Ты ж ее не любил никогда. Ты ж вынужденно женился, никак забыл? Потому что Владлен родился.
— Варь, да ты что? Родился Владик, не родился Владик, как женились-то мы тогда? Свадьбу справили — считай женаты. Без попа ведь, нигде не записано. Служил я, сама знаешь. Как вернулся, так и свадьбу сыграли. Владик такой славненький был, сыночек мой.
— Твой… Да что-то на тебя не похож.
— Так он Глаша вылитый.
— Глаша… Да он вылитый Ванька Безручко с нашей деревни.
— Ты что, Варь, сказилась?
— Так вас, дураков, и облапошивают. А как же тебя Груша Нечаева любила, как любила! Ждала как! А ты по Груше как с ума сходил, как сходил!
— Я сходил? Окстись, Варя! Погуляли мы с ней недели две, пока Глашу не разглядел.
— Совсем ты, Проша, забываться стал. Про дочек твоих я молчу — наши у них носы, семейные, тут уж никуда не деться. Но вот Владлен — Безрученок, и все тут. А Груша ведь, Проша, до сих пор по тебе сохнет. Ни сна ей, ни покою. Бедная, бедная. А как бы она тебя холила, как бы ходила за тобой! Как лепешка бы в смальце катался. Зря ты таишься от меня, любви своей огромной на горло жмешь, сердце свое верное до крови в кулаке сжимаешь.
— Варь, так Груше-то, поди, за шестьдесят.
— А ты что, мальчик? Молоденькой, что ль, такая тухлятина нужна? Нечего морду от судьбы воротить. Только бога гневишь!
И ведь охмурила чертовка Прохора! Разменял он квартиру, рассовал всех по углам и выписал Грушу из деревни, великую и неизбывную любовь свою. А через год умер.
Самый старший дядюшка, первенец бабки Анны Павловны, тоже номерок отчебучил. О выходке его вся семейка глухо молчала, потому что правого-виноватого в этом деле не было, но не ко времени была эта историйка, не ко времени.
Хотя и относилась к 1903 году. И значилась только лишь в устной семейной исторической хронике.
Значит, их старшенький вот что отмочил. Батрачил он на немца-колониста, горбатился в его экономии. Исходные причины хроника утратила, но решил немец переместиться за океан, а конкретнее, в Аргентину. Что уж его туда повлекло — дело забытое, но предложил он нашему Емеле поехать вместе с ним. Видимо, производительность Емелиного труда его устраивала. И увез-таки любопытного Емельку с женой в чужедальние края.
Однако нашим Аргентина не понравилась. Засобирались они домой, но денег на два билета сразу собрать не смогли, поэтому Емельян отправил сначала супругу, а сам удвоил производительность. Пока деньги копил — хозяин умер. Ну и ясное дело, чем это закончилось. Емеля, не сокращая производительности труда, женился на вдове, народил двух сынов и таким образом вышел за пределы видимости.
Через сорок с лишним лет с того полушария пришло на невиданно тоненькой серо-зеленой рисовой бумаге письмо, написанное одним из сыновей Емельяна, или Эмиля, как он теперь назывался, на смеси английского с нижегородским в буквальном значении этих слов. С украинским акцентом. Информация, переданная на этом поистине чудовищном языковом коктейле с грамматическими ошибками, от которого, видимо, и позеленела рисовая бумага, была короткой: Эмиль жив, чего и им желает.
Письмо было написано на деревню дедушке. Но «дедушка» был такой, что искать его не приходилось. Спроси любого встречного-поперечного — знает.
Потом было еще одно письмо — с фотографиями. Как-то Анна Павловна наткнулась на них, попыталась расшифровать, но у нее застопорилось.