— Ну что, орлы, за работу?
— Рады стараться, — гаркнули помощники. Игра нравилась, правила ее неукоснительно соблюдались.
— Чудо-богатыри! Тимуровцы! Юннаты! Друзья птиц! Правила омовения аппарата не забыли?
— Никак нет! Посуху не тереть во избежание царапин на красочном слое.
— Даешь качество!
И работа закипела, кран был рядом.
— Опять нарушаете, женщина, — просипел голос за спиной.
Анна Павловна обернулась. Ясное дело, что был Иван Захарович, дворник. Притулившись к метле, со скорбным выражением на лице он наблюдал за всем этим неясным для него действием, потому что не знал его сути, а то, что творилось на глазах, не лезло ни в какие ворота. Дети — бандиты и хулиганы. И вот наяривают чужую машину. Не за пол-литра же?
И еще у Ивана Захаровича было ощущение, что от него оторвали кровный трояк. За трояк, который был ему сейчас необходимо нужен, он бы сам вымыл эту вражину. По-сухому, по-мокрому — вымыл бы.
При этом Иван Захарович понимал, что попроси его когда-нибудь эта бабенка в молодежных штанах вымыть ей машину, он бы ей отказал. Отказал с удовольствием. Но поскольку его никогда об этом вот эта самая бабочка не просила, а он знал, что она жена министра, поэтому, дураку ясно, деньги они лопатой гребут, с нее и синенькую содрать не грех, то в мыслях он мог допустить всякое.
Сейчас он допускал, что мог бы и помыть за трешку.
— Постановление Моссовета нарушаете, гражданочка, — сказал Иван Захарович. Как-никак он сам был министром этого двора. — И эксплуатируете детский труд, — неожиданно для себя добавил он.
— Суворовцы-молодцы! — заорала, напугав Ивана Захаровича, неунывающая мадамочка. — Что надо ответить нашему уважаемому Ивану Захаровичу?
Бойкий Петя, у которого — Анна Павловна давно определила это, — несмотря на временную ростовую мелкость и детскую полноту, были несомненные качества лидера, зыркнул на Анну Павловну хитрым, все понимающим взглядом и лихо отрапортовал:
— Мы по своей охоте, дядя Ваня. А потом разве мы за собой не смываем? Это же самое чистое место во всем дворе.
— Увольнительная вне очереди, — сказала Анна Павловна.
— Слушаюсь!
Анна Павловна поразглядывала Ивана Захаровича и сообразила, наконец. Был у нее грешок — до нее иногда доходило, как до жирафа. Лучшая подруга со службы, Алла Аркадьевна, считала это ее качество черствостью, нехваткой душевной тонкости, той тонкости, которой сама она владела в переизбытке. На самом же деле Анна Павловна была человеком углубленным в себя и страдала полным отсутствием обывательского любопытства.
Не любила, а точнее, не умела Анна Павловна, у которой, честное слово, голова пухла от недоделанных дел, хладнокровно наблюдать за состоянием ближнего. А каков ты сегодня? За вчера не стряслось ли с тобой чего-нибудь паскудненького? Ну-ка, ну-ка…
Плохо тебе — скажи, думала Анна Павловна. Сочувствовать не умею, постараюсь делом помочь. Хотя бы обдумать вместе.
А догадываться… Некогда, некогда. Дочка тебя обидела — скажи. Ты ее — тоже скажи. Любовник подвел — опять скажи, не мотай душу своим скорбным видом. У меня дел невпроворот, голову поднять некогда. Не жди ты от меня тонкости или жди до пенсии.
Так считала Анна Павловна. А Алла Аркадьевна как раз считала, что Анна Павловна в силу рождения и фарта погрязла в равнодушии.
Итак, разглядев повнимательнее Ивана Захаровича и поняв его нужды, Анна Павловна пошла в лобовую:
— Иван Захарович, у меня тетка сегодня померла. Не откажитесь подняться ко мне помянуть.
Иван Захарович, сознавая, что капитулирует, кивнул.
— Петр, за старшего, — выдала Анна Павловна последнее указание и аккуратненько так подхватила Ивана Захаровича под ручку и, завладев его метлой, повела к двери.
В квартире Иван Захарович оглянулся и заробел. Заробел он не в силу застенчивого характера, а просто потому, что оказался в чужом доме, и оказался неожиданно.
Но раз он позван, и раз он гость, то решил вести себя соответственно. Для начала попытался снять ботинки, но Анна Павловна аж зашлась:
— Только не это! Я, может быть, от жизни отстаю и не уважаю труд уборщиц, но, честное слово, не могу допустить, чтобы люди по дому в носках ходили или в хозяйских потных тапках. Мы все-таки не японцы. Я пока что к людям лучше отношусь, чем к своему паркету. Я никого не осуждаю, но в моем доме такой порядок и другого не будет. Если вам ботинки ваши удобны, оставьте их на месте.
— Очень удобные, — облегченно согласился Иван Захарович: его несколько смущало состояние своих носков. Теперь этот вопрос снялся, не потревожив его достоинства, и он почувствовал свободу.