И ушел. А тут и молодцы-тимуровцы подскочили. Сдали моечную аппаратуру, получили по зефирине и приблизительно условились о следующей встрече. Приблизительно, потому что, как вы, наверное заметили, Анна Павловна не была такой уж безраздельной владыкой своего времени. Случайности в ее жизни принимали изрядную долю участия.
Прикинув, что на себя надеть, Анна Павловна решила остаться в джинсах, имевших еще весьма пристойный вид, и только сменила кофточку на водолазку, которые давно вышли из моды. Но Анна Павловна свитера эти обожала. И собиралась носить их до той поры, покуда они снова не войдут в фавор. Свой туалет она завершила видавшим виды бархатным пиджаком.
— Хипуешь, кочерыжка? — поинтересовалась Анна Павловна у своего отражения в зеркале.
Вам бы внешний облик Анны Павловны мог показаться случайным. На самом деле он был глубоко продуман и обоснован. Если Иван Васильевич раньше нее вернется домой и, впустив ее в квартиру, увидит, в чем она гуляла по городу, душа его останется спокойной, причин для ревнивых подозрений, которые, несомненно, расфуфырься она, возникли бы, не найдется. Хотя, по мнению Анны Павловны, такой подход к вопросу был крайне несерьезен и даже опасен.
Окинув прощальным, пронзительным взглядом квартиру, она решила, что сделано почти все.
— А розы? — спросила она себя. И ответила: — А розы вырастут сами.
У матери Анна Павловна застала Владлена. Того самого Безрученка. Он действительно не подходил ни под одну из двух разновидностей Анно-Павловниного клана. Просто на свою мать, тетку Глафиру, был похож. Одно лицо.
«Какой, собственно, клан? Нет ведь уже никакого клана», — подытожила Анна Павловна, обнимая маму. Конечно, осталась прорва двоюродных, но встречаться с ними было необязательно, а всех своих племянников Анна Павловна вообще не знала. Владика, кстати, она видела чаще иных. И это «чаще» было раз в год. И хватит.
Безрученок был лет на пятнадцать старше Анны Павловны. Сверкая лысиной, он мотался по кухне из конца в конец.
— Варвара померла, слыхала? — спросил он Анну Павловну. — Мне вот тетя Тоня позвонила, — сверкнул Безрученок лысиной в мамину сторону.
— Ясное дело, слыхала, — сказала Анна Павловна. — Тебя что, как мужчину хотят использовать? В смысле похорон?
— Именно, — сказала мама. — А то кому же этим заниматься?
— Да уж, — сказала Анна Павловна. — Безусловно — Владику.
— Уж я ее похороню, — сказал Владик. — Все, я пошел. До послезавтра, значит.
— Боюсь, что это мероприятие вы проведете без меня, — высчитала Анна Павловна.
— О, придумала! Она папина сестра, между прочим, твоя родня. Это мне она никто, — заметила мама.
— Я не могу три дня не быть на работе. Сегодня у меня отгул, а завтра я на картошке.
— Ладно, там посмотрим. Давай, Владик, иди действуй.
Владика проводили.
В гостиной на стене висела прекрасная фотография отца. Он весело смеялся, сверкая на редкость отменными зубами. Он сохранил их до глубокой старости и как-то, вернувшись домой из больницы, которую и ему, некогда идеально здоровому человеку, пришлось освоить, со смехом рассказывал, в какое затруднительное положение ввела его санитарка, когда потребовала: «Вынимайте протезы!» И он, человек быстрого и цепкого ума, не сразу догадался, о чем идет речь.
— Оказывается, она хотела почистить мои вставные челюсти! — веселился он.
Глядя на смеющегося отца, Анна Павловна вспомнила вдруг, как в первом классе их учительница, которую доконало бессмысленное девчоночье хихиканье, сказала им однажды строго и значительно:
— Вот вы глупо хохочете во время урока, настроение у вас разудалое, а знаете ли вы, что товарищ Сталин никогда не смеется, а только улыбается?
Осведомленность учительницы, видимо, близкой знакомой товарища Сталина, первоклашек нимало не удивила. А сопливая Анна Павловна вдруг величественно напыжилась и заявила:
— Мой папа тоже только улыбается.
Это была клевета и наглая ложь. Но в ту секунду Анне Павловне казалось, что произносит она святую правду. Или хотелось ей подтянуть отца до Иосифа Виссарионовича? Но зачем? Главное, что за язык ее никто не тянул.
Это вспомненное ею детское вранье сейчас было противно Анне Павловне. Но она подмигнула портрету отца, и тот простил ей ее отступничество.
Живое воображение Анны Павловны, как всегда, за одним воспоминанием вытянуло другое, связанное с первым и не связанное.
Она уже видела свой класс, наполненный девчонками всех мастей, чистые стены и только в простенке между окнами — плакат: Сталин, склонившийся над картой, расчерченной лесополосами, которые должны были преобразовать природу.